Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология Страница 44

Я хотел вмешаться и сказать, что Люся врет, что никакой боли нет и быть не может потому, что Люся нырял, набрал себе в уши воды, а перед этим засунул себе в ухо…

Бабель схватил мою руку под столом и стиснул ее.

– Ни слова! – прошипел он. – Молчите про химический карандаш. Вы погубите всех.

Теща рыдала. Мери вытирала ватой фиолетовую жидкость, сочившуюся из уха. Мать Бабеля требовала, чтобы Люсю тотчас везли в Одессу к профессору по уху, горлу и носу.

Тогда Бабель вскочил, швырнул на стол салфетку, опрокинул чашку с недопитым чаем и закричал, весь красный от возмущения, на невежественных и бестолковых женщин:

– Мамаша, вы сошли с ума! Вы же зарежете без ножа этого мальчика. Разве в Одессе врачи? Шарлатаны! Все до одного! Вы же сами прекрасно знаете. Коновалы! Невежды! Они начинают лечить бронхит и делают из него крупозное воспаление легких. Они вынимают из уха какого-нибудь комара и устраивают прободение барабанной перепонки.

– Что же мне делать, о Господи! – закричала мадам Гронфайн, упала на колени, подняла руки к небу и зарыдала. – О Господи, открой мне глаза, что же мне делать!

Люся бил ногами по полу и выл на разные голоса. Он заметно охрип.

– И вы не знаете, что делать? – гневно спросил Бабель. – Вы? Природная киевлянка? У вас же в Киеве живет мировое светило по уху, горлу и носу. Профессор Гринблат. Только ему можно довериться. Мой совет: везите ребенка в Киев. Немедленно!

Бабель посмотрел на часы.

– Поезд через три часа. Мери, перевяжи Люсе ухо. Потуже. Одевайте его. Я вас провожу на вокзал и посажу в поезд. Не волнуйтесь.

Теща с Люсей и Бабелем уехала стремительно. Тотчас же после их отъезда Евгения Борисовна начала без всякой причины хохотать и дохохоталась до слез. Тогда меня осенило, и я понял, что история с киевским светилом была чистой импровизацией. Бабель разыграл ее, как первоклассный актер.

С тех пор тишина и мир снизошли на 9-ю станцию Фонтана. Все мы снова почувствовали себя разумными существами. И снова вернулось потерянное ощущение крепко настоянного на жаре и запахе водорослей одесского лета.

А через неделю пришло из Киева письмо от тещи.

«Как вы думаете? – писала она возмущенно. – Что установил профессор Гринблат? Профессор Гринблат установил, что этот негодяй засунул себе в ухо кусок химического карандаша. И ничего больше. Ничего больше, ни единой соринки. Как это вам нравится?»

1958

Эмиль Кроткий

В доме композиторов

Рояль был весь закрыт,И струны в нем дрожалиОт страха, чтоб мотивСоседи не украли.

Осел на выставке

Прельстясь картиной «Сеновал»,Осел все сено в ней сжевал.Здесь нет худого умысла,Здесь просто виден ум Осла!

Философ и аптека

Философа СенекуСпросили:«Как пройти в ближайшую аптеку?»Мудрец провел рукой по жидким волосамИ на вопрос ответил честно:«Не знаю, право же. Ищи аптеку сам».И мудрецам не все известно.

Скромность

Он был тщеславья чужд едва ли,Но был застенчив и умен.«Вас слава ждет!» – ему сказали.«Пусть подождет», – ответил он.

Из книги «Отрывки из ненаписанного»

Душа его так часто уходила в пятки, что они стали одухотворенными.

Каждая его комедия была драмой для режиссера и трагедией для зрителя.

«Прислуживаться к начальству? Нет уж, увольте…» И его уволили.

Морская качка была изображена художником с таким сходством, что при одном взгляде на картину тошнило.

Если шофер верит в бессмертие, жизнь пассажира в опасности.

Ему пришла в голову мысль, но, не застав никого, ушла.

Хорошо помнил своих прежних друзей и при встрече безошибочно не узнавал их.

Был до того светлой личностью, что хотелось надеть на него абажур.

При одном взгляде на нее становилось ясно, что сценическим успехом своим она обязана не столько Мельпомене, сколько Талии.

От вулкана не требуют, чтобы он стряхивал пепел в пепельницу.

Злая собака мысленно лает даже тогда, когда молчит.

Обилие пальм делало курорт похожим на вестибюль гостиницы.

Даже выступая на собрании первым, он присоединялся к предыдущему оратору.

Собака так привыкла к поклонникам своей хозяйки, что на мужа ее лаяла как на постороннего.

Это была не пьеса, а оскорбление четырьмя действиями.

Гусь утверждал, что пером его прадеда писал Пушкин.

Хороший рассказ должен быть краток, плохой – еще короче.

В фамильном диване водились клопы, которые еще помнили крепостное право.

Сколько времени ни теряешь, а лет все прибавляется.

Разношенные, как домашние туфли, удобные, не беспокоящие мысли.

В глупости человек сохраняется, как шуба в нафталине.

Брак – это мирное сосуществование двух нервных систем.

Поверхностный острослов, мастер неглубокого каламбурения.

Верх рассеянности – на стук сердца ответить: «Войдите!»

Ивы бывают только плакучие. Смешливых ив не бывает.

Инициатива скандала принадлежала мужу, звуковое оформление – жене.

Когда мне говорят, что построенное на песке непрочно, я возражаю: а пирамиды?

Вернувшись с курорта, он заважничал. «Я купался, – рассказывал он, – в одном море с нашим начальником».

Будем как солнце: оно светит и глупым.

Малосольные остроты.

Не повторяй своих острот: одним лезвием дважды не бреются.

Писать с него портрет не хотелось. Хотелось писать с него натюрморт.

Это был, так сказать, Цезарь наизнанку. Он умел одновременно не делать несколько дел.

Ухаживать за своей женой ему казалось столь же нелепым, как охотиться за жареной дичью.

Ученье – свет, неученых – тьма.

Века были так себе, средние…

Вина он любил тонкие, а лесть грубую.

Всю жизнь исполнял только комические номера, и странно было видеть его имя в некрологе.

Десять лет бился над проблемой солнечных часов, которые действовали бы круглосуточно.

Дуэт льстецов – Фим и Ам.

Долго ждал признания, но только к концу своей карьеры был признан бездарным.

Есть люди, которым приятнее думать о том, что пчелы жалят, нежели о том, что они дают мед.

Если бы собака могла прочесть диплом, выданный ей на собачьей выставке, она, несомненно, зазналась бы.

«Имейте в виду: алкоголь медленно разрушает организм». – «А я и не тороплюсь».

Искра не родится от удара камнем по грязи.

Мыльный пузырь всегда радужно настроен.

Не смейся, не дослушав анекдота. А вдруг он не смешной?

На чужих похоронах мы волнуемся, как актер на репетиции.

Он оправдывал свои ошибки тем, что живет в первый раз.

О присутствующих не говорят, об отсутствующих злословят.

Он нес вздор, но нес его в журналы.

Пена всегда выше пива.

Повесть печаталась в журнале в порядке осуждения.

Предельно неудачливый человек: подавился монеткой, запеченной в пироге «на счастье».

Сначала мы плохо говорим о людях, потом плохо о них думаем.

Сделала ради него шестимесячную завивку, а он бросил ее через месяц.

К взяточникам он относился снисходительно – это были его коллеги по «беру».

Ссорясь, они швыряли друг в друга стульями, но ни семейной жизни, ни мебели это не вредило. Семья была крепкая, мебель – тоже.

Она говорила немного по-французски и очень много по телефону.

Упорнография.

Глубокообнажаемая Анна Петровна!

У него был роман с учительницей. Он называл ее «мое ненаглядное пособие».

Она признавала лекарства только с латинскими названиями: в русском переводе они на нее не действовали.

Александр Шнайдер

Нам не жалко

Я и мой друг Александр Батров каждый вечер гуляем по одесским улицам. Но мы не просто гуляем – мы сочиняем киносценарии. У нас уже 230 непоставленных фильмов по нашим ненаписанным сценариям. А мы и не собирались писать – мы их просто наговорили на ходу.

Вот и сегодня на углу Дерибасовской и Пушкинской Батров сказал:

– Слушай, а ведь тигр мог доплыть до берега…