Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) Страница 48

Только та защита была похожа на суд, а эта — на торжественное собрание. Уж очень много пароду пришло. На подоконниках и в проходах, на лестнице даже сидели. Кто из наших опоздал — попасть в зал не смог.

Зато увидел некоторых старых знакомых. Смотрю, бывший редактор стенгазеты сидит — Бурмакин, рядом с ним Зайцева, машинистка, ушедшая по собственному желанию. Дальше — ревизор, которому Вестовой показывал монеты Нянина Короткого и который сказал Вестовому: «Далеко вы пойдёте». Здесь же был и тот человек, что приезжал к нам перенимать опыт. Он тогда только головой мотал: «Ну и дело у вас поставлено!»

Было у меня в то время какое-то недоверие к нему. Не поймёшь, то ли он восхищался, то ли издевался. Насторожила меня его интонация, но другие не обратили на неё внимания, не придали ей значения.

И тут я понял: эти двое, ревизор и перенимавший опыт, — сыграли свою отрицательную роль в наших делах. И не только они.

… Началось всё, как обычно при защите диссертаций.

Председательствующий объявил тему. Учёный секретарь огласил официальные документы.

Потом:

— Есть вопросы к учёному секретарю?

— Есть вопросы к защищающемуся?

Слушать доклад Стеклова мне особого интереса не представляло. Рассуждал он о гибкости, оперативности, динамичности, эффективности, манёвренности и прочем. Я всё уже раньше читал. Пока он говорил, я осматривал зал и увидел: в первых рядах из обкома сидят. Как я их сразу не разглядел!

А потом вдруг — аплодисменты! Это Стеклов доклад окончил.

Оппоненты его поддерживали и говорили о требованиях, которые предъявляются ныне к управленческому аппарату, и кидали стрелы в наш адрес. Один даже выразился в том смысле, что суть диссертации в том, чтобы уметь отличать новое от старого, под каким бы «суропома это старое не подавалось. С перехлёстом товарищ выразился.

А другой оратор, научный, руководитель, профессор, забыл его фамилию, из Москвы, позволил себе такое лирическое отступление: весьма знаменательно, мол, что на объявление о защите диссертации, напечатанное в газете, пришли десятки откликов: писем и телеграмм с предприятий — с фабрик и заводов. Все они примерно такого содержания: если диссертант считает опыт УКСУСа — СУРОПа отрицательным, мы его поддерживаем, если он оценивает работу этих организаций положительно, мы голосуем против него.

— Я сам, — сказал профессор, — долгое время был редактором областной газеты и не знаю случая, чтобы объявление в пять строк вызвало поток откликов.

Горчицын после этого поднялся и ушёл.

А я остался только ради результата тайного голосования. Кстати, он был таков: четырнадцать «за» и один «против».

И когда это объявили, смотрю, Зайцева, Бурмакин, ревизор и тот, что опыт у нас перенимал, новому кандидату наук цветы на сцену в корзине тащат.

Но на этом позор наш не кончился: через день газета дала отчёт о защите диссертации. Не помню, чтобы когда-нибудь такие отчёты печатались, а тут вдруг — чуть ли не полстраницы! Да ещё заголовок огромный: «Искусство управления — на уровень задач социалистической экономики сегодня и завтра».

А мы, значит, уже вчера… Кустари-волюнтаристы.

С Горчицыным я в тот день не говорил. Зашёл к нему в приёмную и через полуоткрытую дверь кабинета услышал, как он по телефону перед кем-то оправдывался: «… нет, при организации СУРОПа, я вовсе не хотел ввести вас в заблуждение… Видите ли, мне представлялось…»

Я вернулся в свою комнату, позвонил Анфисе, она сказала, что приготовить ничего не успела: сидела на лекции в планетарии. Тогда я сказал ей: «И не готовь. Пойдём, Фиска, в «Пещеру».

Народу в ресторане было много, но метр меня знает — подыскал нам местечко уютное.

Взял я себе «Неандертальской горькой», а жене «Мезозоя». Пью — и не действует на меня горькая. Скучно стало. И ещё Сильвия что-то новое пела — кричала, будто её режут.

А мимо меня проходила антилопа Анечка, спросила: «Что вы, Сынулин, такой грустный?» Ну, жена чуть не съела меня потом: «Тебя все бабы опознают?»

Это вчера было, в пятницу. А сегодня суббота — спать бы. А я проснулся рано и вот пишу тебе письмо. Может быть, последнее письмо. Если здесь, в Краснополянске, я не устроюсь, то скажу Анфисе: «Поедем назад в Антоновку, в филармонии ты была, планетарий тоже посетила». Хотелось бы, конечно, найти работу здесь и желательно — руководящую. Ну, а не окажется таковой — замолви, Васенька, за меня слово в «Пенькотресте».

Крепко тебя обнимаю.

Всегда твой Лешка

Переделкино, 1971

РАССКАЗЫ

ТЕЛЕФОН

Моим страданиям, кажется, подошёл конец. Время, когда я мучительно составлял и переписывал заявления с просьбой поставить мне телефон, когда я стоял в бесконечных очередях на АТС, кануло в прошлое.

Заявления поданы. Заявления приняты. Резолюции наложены.

Более того, известно, что телефон ко мне придут ставить во вторник. Это очень удобно: вторник — мой выходной день.

Подобные дни я обычно проводил бестолково: ездил в город (живу на окраине) и тратил многие часы на то, на что человек, обладающий телефоном, расходует считанные минуты.

Договаривался, например, с друзьями о встрече, или заказывал в гастрономе продукты, или, наконец, беседовал на междугородной станции со своими родственниками — обитателями других городов.

Неприятности, проистекающие от отсутствия телефона, случались и в будние дни. Только приду домой, помоюсь, поужинаю — смотрю, приезжает гонец с завода:

— Савелий Петрович, за вами прислали. Там что-то технологи в ваших чертежах разобраться не могут. Машина у подъезда…

Если бы я имел телефон!

И вот он пришёл, счастливый вторник. После обеда в дверь моей квартиры кто-то дважды ударил ногой. Обычно так стучится сын соседки, когда приходит с гулянья. И каждый раз я советую мамаше:

— Научите своего отпрыска культурно вести себя, пусть нажимает кнопку звонка.

Соседка трезво реагировала на критику и всякий раз драла сына за уши.

Приготовилась сделать она это и сейчас, но на пороге стояли двое мужчин в телогрейках.

— Костиков Савелий Петрович тут живёт? Телефон пришли ставить.

Я смотрел на них, как смотрят на ангелов-спасителей.

Когда сверкающий лаком аппарат занял место на моём столе и когда жена, испытывая его, сверила по телефону свои часы с астрономическими, я на радостях сказал:

— Лена, там у нас в графинчике что-то есть. Давай угостим мастеров!

Мастера выпили, крякнули и ушли.

— Может быть, позвоним Алексею Николаевичу? — предложила жена. — Он так будет рад!

— Ну конечно! — согласился я. Но прежде чем я снял трубку телефона, раздался звонок.

Грубый мужской голос просил прислать грузовое такси на улицу Землячки, 31.

Я сказал, что произошла ошибка, и положил трубку, но тут же телефон зазвонил снова: неизвестная женщина заявляла, что она с вещами и двумя детьми сидит на вокзале, и настоятельно упрашивала выслать грузовое такси.

Такси, к несчастью, было нужно не только ей. Оно требовалось:

— На Кропоткинскую, 17,

— На Перовскую, 18.

— На Халтурина, 19.

— Засулич, 20.

— Какой номер вы набираете? — спросил я, и мне ответили:

— Грузовое такси — 40–50…

Жена позвонила в справочную: да, 40–50, согласно телефонной книге, — это такси. Видимо, на узле что-то напутали и нам дали не тот номер. Кстати, раньше-то обещали другой…

Едва я заснул, как снова был поднят с постели долгой, настойчивой трелью, хотя на этот раз аппарат для звукоизоляции был накрыт «петухом» от чайника. Я подошёл и приглушённым голосом, чтобы не будить жену, сказал обычное: «Я слушаю!»

В ответ донеслось:

— Какого чёрта вы спите? Не умеете дежурить у телефона! Буду жаловаться! Ваша фамилия? Такси на Луначарского, 21!

Утром, чуть свет, я уже был в приёмной начальника телефонного узла товарища Жежеренко. Мой вопрос, как мне сказали, мог решать только он. Долго задерживаться у него я не рассчитывал: часы как раз приёмные, я пришёл первым и дело у меня не такое уж сложное. Но я ошибся: именно в приёмные часы Жежеренко, как выяснилось, проводил совещания.

Время уже, видимо, подходило к обеду, когда из кабинета начальника вместе с клубами папиросного дыма вывалилась группа сотрудников. Я ринулся туда, откуда шёл дым.

— Подождите, я занят, — сказал Жежеренко. И тут же, при мне, стал звонить кому-то по поводу воскресной рыбалки.

Я терпеливо ждал минут двадцать, и, оказывается, только для того, чтобы в конце концов услышать две фразы:

— Напишите заявление. Отдайте секретарю.

Дрожащей рукой излил я на бумаге свою просьбу и протянул секретарю.

— Оставьте, — кивнула она. — Впрочем, вы написали не по форме. Перепишите. Вот так… И в двух экземплярах…