Андрей Абинский - На флоте бабочек не ловят. Морские рассказы Страница 7

– Откуда это, Александр Петрович?

– Из азиатского шпигата… Убью гада!

Таким образом, Лумумба поменял знаменитое африканское имя на простое голландское – Шпигат. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.

– С таким прошлым трудно стать капитаном, – сказал я Злобину жестокую правду.

Шпигат мне этого не простил.

Прошли годы. Однажды, получив направление на судно, я вышел из конторы пароходства, открыл дверцу машины и услышал:

– Нарушаем, товарищ! Инспектор ГАИ, прапорщик Злобин.

Я обернулся. За моей спиной стоял Шпигат. Усатый, толстый, монументальный, с внушительной бляхой на груди. Человек-скала. И этот человек делал вид, что никогда не обмакивал свою кисть в мой котелок с краской.

– Парковка в этом месте запрещена, – грозно сказал он, помахивая самодельным деревянным жезлом, – водитель, предъявите документы на автомобиль!

Я показал.

Злобин покосился на мои погоны, взъерошил усы и по-прежнему делал вид, что не узнает меня:

– Придется заплатить штраф, (ехидно) гражданин начальник!*

Наслаждаясь своей властью, инспектор Злобин, выписал штрафную квитанцию и протянул мне жёлтый листок:

– Извини, что мало, – развязно сказал прапор. – Больше просто не могу.

Он задержал бумажку в руке, явно ожидая моей реакции.

– Шпигат ты наш Лумумба, – сказал я с тихой грустью, усаживаясь за руль, – знаешь, отчего у меня на душе так паршиво?

– ?

– Я жалею, что не засыпал тогда в шпигат горсть картечи!

Словарь

Патрис Лумумба – африканец, борец за независимость Конго.

Дракон – боцман.

Яма – так, в шутку, называют машинное отделение.

Тхере аре ася брейкерс – вольное прочтение с английского: There are ice breakers – это ледоколы.

Начальник – так коротко называют на судне начальника радиостанции.

Третий удар

Корма – лучшее место, где можно скоротать время перед обедом.

Плотник Валера Шашкин примостился на комингсе румпельной и наждачной шкуркой полировал новую рукоятку кувалды.

Интеллигентный матрос Саша Будиш сидел на чугунном кнехте, покуривал и мечтательно смотрел в небо.

Мы с практиканткой Нинкой Сазоновой висели на планшире и любовались узорными разводами зеленой воды, убегающей к горизонту. Носатые курильские чайки парили рядом в надежде ухватить выброшенную винтом рыбку.

Непоседливый Люлёк слонялся от борта к борту и пинал манильский кранец, подвешенный местными спортсменами вместо боксерской груши. Когда это занятие ему надоело, Люлек подошел к плотнику. Он критически осмотрел новую рукоять кувалды и не удержался от совета:

– Горбатого лепишь, сучкогрыз. Рубчики надо нарезать для крепкого захвата и макушку закруглить.

Плотник Валера Шашкин – опытный моряк и старше нас лет на пятнадцать. Высокий и жилистый, он был ловок в морском деле и мог находиться сразу в нескольких местах. Этому есть документальное подтверждение. Однажды, я сделал панорамную фотографию судна из трех склеенных снимков. На ней Шашкин был на корме, на баке и на спардеке одновременно.

– Шишку себе заточи, – невозмутимо сказал Шашкин и отодвинул кувалду, чтобы пропустить на палубу токаря Лалетина.

Лалетин поднялся из румпельной и, щурясь от света, стянул с головы шумозащитные наушники.

– О, радист явился! – сказал ехидный Люлек, – ништяк ты загорел в своей «яме»!

Лалетин вытер ветошкой черные промасленные ладони, водрузил наушники на шею и закурил.

– Запали что-нибудь про море, Валера, – попросил я.

– Извольте-с… Помнишь, Андрюха, ты мне фото заснял? – спросил он. – Мы тогда на корме рыбачили и все были при наушниках. Показал я снимок в родном колхозе, мужики и спрашивают: «На кой ляд вам эти наушники на корабле?» Говорю им на полном серьезе: «По технике безопасности так положено. В море, когда волны огромные, выше сельсовета, летучие рыбы планируют целыми стаями и, если не увернёшься, обгрызут тебе все уши начисто! Вот и приходится на палубе наушники одевать – для защиты ушей».

– Поверили тебе?

– Не, не поверили. Посмеялись и говорят: «Ну ты трындишь! Что волны бывают выше сельсовета, ладно, верим. А вот, чтобы рыбы летали – эт-ты врешь!»

Валера затушил папиросу о каблук и щелчком послал ее за борт. Потом вежливо сказал Будишу:

– Саня, убери свой транец с кнехта, пожалуйста. Сидеть на кнехте – все одно, что у боцмана на голове.

– Тебе жалко? – лениво ответил Будиш.

– Дело не в этом, – серьезно сказал токарь, – стармех работу поручил – осадить кнехты до штатных размеров. Придется попотеть. Дед сегодня не в духе. К обеду велел закончить.

Лалетин вынул из нагрудного кармана блестящий штангенциркуль, «колумбик», и принялся замерять высоту кнехта.

– Запиши, – сказал он плотнику, ползая на четвереньках вокруг чугунной тумбы, – корма – шестьдесят пять, бак – шестьдесят четыре. Полтора – лишку. Кто смелый?

Смелой оказалась Нина Сазонова, наша отважная практикантка. Она везде хотела быть первой. Хрупкая девушка с трудом подняла тяжелую кувалду и умостила ее на узком плечике. Матросы с садистским интересом наблюдали за необычным зрелищем. Потом Нинка отставила зад и весом уронила молот на круглую шляпу кнехта. Дзынь!

Нинка бросила кувалду и гордо блеснула серыми глазами – вот вам! Я смогла!

– Саня, теперь твоя очередь, – пожалел девушку Лалетин, – у тебя получится лучше.

Будиш подошел к снаряду, как маэстро к роялю «Стейнвей». Саня закончил музыкальную школу и у него остались прежние навыки. Он картинно раскланялся перед публикой и сделал несколько вялых ударов по кнехту.

– Хорошо, но мало, – сказал Лалетин после повторного замера. – Надо осадить еще на восемь микрон. Давай, руби, Санёк!

Будиш вошел в раж. Тяжелая кувалда с грохотом падала вниз и отскакивала от массивной чугунной тумбы. Нинка с восхищением смотрела на молотобойца. Испуганные чайки увеличили дистанцию, а потом и вовсе пропали из виду.

– Не хочешь поучаствовать? – подкрался ко мне Лалетин.

– Не, я лучше якорь пойду затачивать…

– Кто так бьет? Кто так бьет!? – презрительно сказал подошедший на шум матрос Злобин, – шлёпаешь, как по крышке рояля… ладошкой! Дай сюда, учись, студент!

Шура Злобин, он же Лумумба, он же Шпигат отличался дурной силой. Он был здоров как бык и не очень дружил с головой. Иногда его путали со шкафом.

Злобин поплевал на ладони и ухватил кувалду. Тяжелый молот в его руках смотрелся как резиновый молоточек в кабинете невропатолога. Лумумба развернулся и с плеча, на выдохе, со всего маху, гвозданул по кнехту:

– Раз!!!

– Два!!!

– Стой!

– Три!!!

«Стой!», – крикнул появившийся на корме боцман. Но было поздно. Чугунная тумба не выдержала третьего сокрушительного удара и от её «шляпы» откололся приличный кусок величиной с глубокую тарелку. Обнажилось девственное лоно кнехта. Я не думал, что внутри он пустой.

– Ты чего натворил, лишенец?! – заорал дракон и вырвал из рук матроса злополучный молот. – Зачем?

– Я думал, они кувалду испытывают, – растерянно оправдывался Злобин, – на прочность, с новым топорищем.

– Это мы кнехты осаживали, – сказала Нинка с детской непосредственностью. – Восемь микрон осталось. Теперь, наверное, переборщили…

– И кто ж это вас надоумил? – зарычал дракон.

Все стали искать глазами Лалетина. Того и след простыл. Валера предусмотрительно исчез в румпельной, а она, как известно, соединяется с машинным отделением через туннель гребного вала.

Вероятно, история с кувалдой не отразилась на карьере матроса Злобина, потому что в следующем рассказе речь пойдёт снова о нём.

Не в штанах дело

Матрос Александр Злобин беззаветно любил деньги. Получив зарплату, Шура раскладывал пасьянс из разноцветных бумажек и огорчался, если они были выданы мелкими купюрами. Особенно ему нравилась двадцатипятирублевка. Бордовый насыщенный цвет, хрустящая бумага и портрет вождя вызывали у него душевный трепет и эстетическое наслаждение.

– Четвертак невозможно подделать, – говорил Злобин, любуясь на просвет водяными знаками. – У него классный портрет и хорошая бумага.

Саша часто просил меня разменять мелкие купюры на более солидные.

– Не в деньгах счастье, а в их количестве, – соглашался я и получал за новенькую банкноту стопку подержанных пятёрок и трёшек.

Червонцы Злобин тоже любил и берег для себя.

– Может «рыжими» возьмёшь? – уговаривал меня Злобин и подносил к носу веер лохматых рублей.

У Шурика была привычка обнюхивать все предметы, от апельсинов до портянок.

– Рубли – это уж слишком, – говорю. – Скоро будешь обонять свежие японские йены. Их делают из рисовой бумаги. А лучшую бумагу производят из рисовой каши, которую готовят на древесном угле по старинному рецепту.