Андрей Абинский - На флоте бабочек не ловят. Морские рассказы Страница 6

– Без лысых знаем, – флегматично ответил я, – подсохнет краска, выправим.

Шура был лысым. Он самостоятельно брил свой шишковатый череп и говорил: «Лысые – они умные!»

Злобин стряхнул пепел в котелок, размешал краску и неожиданно спросил:

– Андрюха, как ты как думаешь, Чацкий переспал с Катериной? Или она его того, бортанула?

– Ну, ты даешь, Шурик! Чацкий, он где?

– Где-где, в Караганде! – острил Саша. – В «Горе от уме».

– А Катерина твоя, наверное, из «Грозы»?

– Один хрен! Значит, это была Лида.

– Может быть, Лиза?

– Ну, Лиза, какая разница? Я этих баб всегда путаю…

Саня, в свои двадцать четыре года, был заочником «бурсы», средней мореходки. В перспективе он видел себя капитаном.

– Мне некогда раскачиваться, – говорил Злобин и морщил низкий лоб, – возраст подпирает. Знакомый кэп, Солоухин, возьмет меня третьим помохой. Потом, в три свиста закончу «вышку». А там – два шага до капитана. Пойдёшь ко мне в боцмана?

– Если не передумаешь, – сказал я пророческие слова. – Солоухин, он кто, твой родственник?

– Да нет, пили вместе…

«Здорово тогда надрался Солоухин», – подумал я.

Сверху, перегнувшись через фальшборт, на нас смотрел боцман Варенников:

– Эй, на барже! – вдруг закричал он. – Валик держи!

Но было поздно. Плотик качнуло и бамбуковый шест скользнул вниз, увлекая за собой малярное ведро. Саня попытался ухватить инструмент на лету, да не успел. Его ладонь прочертила изящный финт на свежей краске и Злобин тяжёлой глыбой обрушился в воду. Среди алмазных брызг мелькнули подошвы его новых ботинок. Волны сомкнулись и море охотно приняло свою жертву.

Боцман оказался на плоту раньше, чем Сашкина лысина вновь засветилась над водой. С большим трудом мы вытянули отяжелевшего матроса на дощатый настил плота. Мокрый Злобин шумно отплёвывался и размазывал чёрную жижу по щекам и лысине. Левый ботинок он потерял.

– Патрис ты наш Лумумба*, – задыхаясь от смеха, пропел дракон*. – Иди в яму*, солярой отмой ее… лысину.

Кошкой я зацепил бамбучину с малярным валиком. Бадья с краской была утеряна навсегда.

С этого дня Злобина стали дразнить Лумумбой. Но не долго. Судьба готовила ему новое, более суровое испытание.

С Лумумбой мы проживали в двухместной каюте матросов. Входя в каюту, Злобин обычно кричал: «Андрюха, ты живой?» Это меня бесило.

Вечерами Шурик корпел над контрольными работами и писал сочинения. Науки постигались с трудом, тем местом, на котором сидишь. Усидчивостью называется.

– Накатаешь с книжки, вроде, всё ясно, всё правильно. Перечитаешь, возникают сомнения и новые мысли, – рассуждал Злобин голосом Алексея Пешкова.

– Везет тебе, Шурик. У тебя еще и мысли бывают, – посмеивался я, листая его опусы, – цитирую: «Муж бьет, свекровь грызет и еще Крымская война! Душа Катерины не выдержала и, севши в лодку, уплыла вниз по Волге». У классика это звучит не так безнадежно.

Однако смутить Злобина было не легче, чем швартовый кнехт:

– Много ты понимаешь! Нам говорили – сочинение должно быть изложено просто, ясно и своими выражениями.

– Тебе это удалось. На все сто!

– Не выпендривайся, тебе и так не смочь!

Однажды, заглянув ему через плечо, я прочел на английском: «Тхере аре ася брейкерс». *

– Ух ты! – сказал Злобин радостно. – Ты и по-английски спикаешь еще хуже меня!

Я не стал говорить ему, что был победителем школьной олимпиады по английскому языку в городе Новосибирске.

В конце мая произошли два важных события. Первое – нашего «папу», Виктора Артёмовича, сменил капитан Фисенко, второе – у боцмана родился долгожданный наследник.

Фисенко сразу прозвали «ковбоем». Он любил и умел швартоваться без буксиров. Однажды машина не отработала задним ходом и мы въехали носом в причал. Чтобы залатать дыру в форпике, судно поставили в док.

По случаю рождения Степки Варенникова (рост 54, вес 3600) был устроен национальный праздник и матросы, скинувшись, купили ему жёлтый педальный автомобильчик. Боцман выпросил двухнедельный отпуск, а ВРИО стал Александр Петрович Злобин.

Не я первый заметил, что власть меняет людей. Первым делом, Злобин перебрался в каюту боцмана. Потом сменил затрапезную робу на новую, начал отращивать усы и разговаривать сиплым басом. Кроме того, он завёл блокнот, в котором делал таинственные записи. Перед этим оглядывал небосвод, грыз карандаш и хмурил брови.

– Лумумба, оперу пишешь? – подначивал его электрик Хатан.

– Какую оперу?! – отвечал деловой ВРИО. – Теперича не до музыки.

– Опер сказал про всех писать?

На судне два человека стали называть Шурика Петровичем – капитан и матрос-интеллигент, Саша Будиш.

Машинист, Паша Сенчихин, тоже не упускал случая пошутить:

– Пет’овитч, спой песнью, – говорил он с прононсом Любови Орловой из кинофильма «Цирк».

Потом делал торжественное лицо и сам пел:

Широка страна моя родная,Много в ней полей лесов и рек!Я другой такой страны не знаю,Где Лумумба – тоже человек!

Злобин не отвечал на дурацкие шутки (себе дороже), сопел и молча ретировался.

«Азиатский» гальюн, на главной палубе, не работал давно. Его выхлопная труба забилась отходами человеческой жизнедеятельности и прочистить шпигат не было никакой возможности. Засорение пытались устранить тросиком, железной проволокой, лили в жерло каустик и даже серную кислоту. Не вышло, в буквальном смысле, ничего. Хозяйственный ВРИО, решил исправить это упущение, используя прогрессивные технологии.

– Сжатый воздух в доке есть. Шланги есть. Люди будут, – уверенно заявил Лумумба и сделал пометку в своем блокноте. – Добровольцы имеются?

Таковых не оказалось.

– Назначу сам, волевым решением, – сказал Злобин с апломбом директора космодрома. – Пойдет Саня Будиш и ты, Андрюха, будешь?

– Нам, где бы ни работать, лишь бы не работать, – нехотя согласился я.

В начале операции Лумумба инструктировал Будиша, как перед боем:

– Связь – визуальная, через иллюминатор. Махну рукой один раз – включай воздух, махну два раза – вырубай клапан, – говорил Злобин, размахивая широкой ладонью перед носом матроса.

У Будиша шевелились кудри.

– Только без рукоприкладства! – сказал интеллигентный матрос. – Все будет чётко, в ритме вальса.

В прошлой жизни Будиш закончил музыкальную школу и в ритмах соображал.

– Пойду, выпрошу у ревизора защитный химкомплект, – сказал я. – У меня самый дерьмовоопасный фронт работ.

– Не дрейфь, матрос, боцманом будешь! – дружески хлопнул меня по плечу Злобин.

Мне показалось, что я стал ниже ростом и ответил: «Хорошо, что не Лумумбой!»

Наконец, все приготовления были закончены и наша команда заняла свои места.

К штуцеру, на борту дока, подсоединили толстый резиновый шланг. Его конец обмотали ветошью и забили в выхлопное отверстие гальюнного шпигата. Мне досталась неблагодарная участь держать этот шланг, чтобы его не вырвало сильным напором воздуха.

Будиш покуривал у синего клапана в доке. Злобин, как руководитель проекта, завис над унитазом и шуровал там манильским квачом.

Я увидел, как Будиш резко повернул вентиль. Резиновая кишка ожила, вздрогнула, и издала шипение паровоза, отправляющегося из Владивостока в Москву. Я вцепился в шланг, который норовил выскочить из отверстия, как пробка из бутылки с шампанским. Потом матрос закрыл кран, затем снова открыл. И так несколько раз. Я не мог стереть испарину со лба, боясь выпустить резинового питона. Наконец, послышалось приглушённое «пух!» и воздух со свистом устремился в отверстие шпигата. Что ни говори, а прогрессивные технологии – великое дело!

Напротив меня Будиш лихорадочно закручивал клапан. Вдруг он присел, выронил сигарету и, что было духу, рванул вдоль борта в сторону переходного мостика. Его белокурая грива развивалась у него за спиной. Потом, гремя коваными ботинками и поминая всех святых, промчался свирепый Злобин. С головы до ног он был, извиняюсь, в дерьме.

Вероятно, Будиш не понял визуальную команду и открыл воздушный клапан, когда Лумумба склонился над унитазом.

Я уже поднялся на судно, а гонка все ещё продолжалась. Злобин сократил дистанцию в два раза, обманув Будиша на переходах. Трагический финал марафона был ясен: «Напрасно старушка ждет сына домой…». Охотники африканских племён, бывает, загоняют леопарда. Лумумба, несмотря на свою массивность, летел как медведь за сохатым, сметая все на своем пути. И едва не смёл капитана. Фисенко загородил ему проход спардека и, зажав нос, спросил:

– Откуда это, Александр Петрович?

– Из азиатского шпигата… Убью гада!

Таким образом, Лумумба поменял знаменитое африканское имя на простое голландское – Шпигат. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.