Тадеуш Доленга-Мостович - Счастье Анны Страница 12

— Это неважно. Я хотел бы спросить вас: действительно ли вы считаете, что предел мечтаний — индивидуальность, оригинальность? Но, черт возьми, неужели вы не видите, что это распространенная мания, коллективная причуда! У женщины с округлыми бедрами, грудью, с идеально пропорциональным строением тела и внутри должно быть все гармонично. Индивидуальность является своего рода вырождением. По-моему, насколько я могу правильно судить о вас, в вашей психике должно господствовать такое же равновесие, как и в физической части вашего существа. И это оскорбление? О нет, если бы все женщины были сложены анатомически более правильно, у нас не было бы столько ненормальных индивидуальностей, демонстрирующих свою пустоту в неабсорбирующих пространствах. Вы понимаете меня?

— В вас говорит обида.

— Обида?! — взорвался Щедронь. — Как можно быть столь неинтеллигентной!.. Извините меня, но при чем тут обида? Это теория, самая общая теория, зачем вы хотите приклеить ее ко мне?!

Анна сжала губы:

— Мне достаточно моей незначительной сообразительности, чтобы понять, что все, о чем вы говорили, это расчеты с Вандой, именно обида за ее индивидуальность.

— Ха… ха… ха…

— Смех не является аргументом, — сказала она с иронией. — Вас задевает тот факт, что Ванда — личность, что занимает незаурядную позицию в жизни, приобрела известность. Да, пан Станислав, согласитесь, что это обычная зависть. Именно зависть. Ее знают все, а вас — лишь горстка людей, занимающихся бактериологией. И как это некрасиво, что вы не можете скрыть свою зависть.

Щедронь стоял, повернувшись к ней спиной. Она видела только его неуклюжую руку с вздувшимися венами, судорожно сжимающую подлокотник кресла. Конечно же, она была по отношению к нему жестокой. Не следовало говорить так этому доброму и несчастному человеку. Анна сейчас глубоко сожалела о причиненной ему боли. Она была уверена, что коснулась самого больного места и поступила неправильно, плохо. Станислав будет считать ее жестокой, а ведь сам ее спровоцировал, сам виноват. И он всегда такой. Вот он злится на Ванду, но знал же, на ком женится.

— Так зачем же вы женились все-таки на Ванде? — спросила она раздраженно.

Щедронь кашлянул, переступил с ноги на ногу и, не поворачиваясь, ответил:

— Потому что любил ее.

— Но сейчас, когда вы перестали любить ее, вы не должны демонстрировать это при мне. Это ваше дело, последовательность ваших чувств и ответственности.

— Вы ошибаетесь, — тихо возразил Щедронь, — не перестал. Я люблю Ванду сейчас еще больше, чем тогда.

Воцарилось молчание. Анна не ожидала такого и была озадачена. Что же означали его восторги по поводу анатомической женщины? Вот уж прославленная мужская логика! Значит, был неискренен. Она, Анна, по его мнению, является эталоном женщины, хотя любить следует, как он считает, дегенеративные типы. В конце концов, он сам не знает, чего хочет. Ей, конечно, следует похудеть. У нее слишком округлые бедра и большая грудь, а что касается психики, то вовсе не значит, что кто-то хорошо сложенный должен обязательно принадлежать к натурам посредственным, внутренне убогим… Он даже не представляет себе, какие мысли у нее, сколько она думает о самых важных вещах и сколько ей еще нужно пережить. Наверняка, с этой стороны она не ниже Ванды и не меньше ее образованна, скорее, даже больше. А что Ванда пишет, одевается эксцентрично и совершает разные чудачества — это не причина, чтобы подняться выше. В сущности, что такое Ванда? Прихотливый нрав и остроумие, а кроме того, у нее слишком короткие ноги.

Щедронь курил и нервно поглаживал свою выгоревшую бородку, острие которой сдвинулось влево. «Как Ванда могла выйти за него замуж? — думала Анна — Что она нашла в нем привлекательного?.. Конечно, это стоящий человек. Все так говорят, но тогда нельзя было предусмотреть это, тем более что Ванда знала его лишь неделю до того памятного дня, когда привела на Польную».

Этот день остался в памяти Анны. Они как раз сидели за обедом, и тетушка Гражина по-французски выговаривала мужу за ненанесенные визиты. Она всегда вопросы личного характера обсуждала по-французски. Собственно, неизвестно почему, потому что как Кубусь, так и Анна знали французский в совершенстве, а слуга, старый Леон, был чистокровным французом. Как раз подали рыбу, когда пришла Ванда и привела плохо побритого и еще хуже одетого молодого человека.

— Позвольте вам представить, — произнесла она безразличным тоном, — моего жениха, пана Станислава Щодроня.

— Щедроня, — поправил молодой человек и бесцеремонно протянул руку пораженной тетушке Гражине.

Потом он поздоровался с остальными и сел к столу. За время обеда его услышали лишь дважды. Один раз он сказал Леону, который подавал ему блюдо, что рыбу не употребляет, потому что вся рыба воняет илом, в другой раз спросил, не знает ли кто-нибудь, во сколько отправляется ближайший поезд до Малкини. Дядя Антоний был настолько поражен, что сбежал еще до того, пока подали кофе. Как оказалось, он был вполне предусмотрительным, потому что сразу же после обеда разразился скандал. Щедронь положил на тарелку апельсины, но, взглянув на часы, встал и сказал, что не может больше оставаться, потому что спешит на поезд, а апельсины съест в вагоне. Он попрощался и вышел, затем вернулся из прихожей, положил апельсины в карман и, кивнув головой, исчез за дверью.

Когда пани Гражина спросила, кто этот человек с сельскими манерами, Ванда совершенно спокойно ответила:

— Твой будущий зять, мама.

— И это все, что ты бы хотела мне о нем рассказать?

— Если тебя интересует, мама, я могу предложить тебе еще одну информацию: его отец исполняет функции домашнего сторожа в красивом доме на Грибовской площади.

Пани Гражина расплакалась. Это было чем-то необычным, потому что даже Кубусь испугался и, заявив, что это скандал, перестал раскладывать пасьянс. Пани Гражина закрылась в своей комнате, а Ванда на протяжении часа стояла у окна и посвистывала, демонстрируя, что это ее не волнует. Но за ужином, когда пани Гражина появилась снова, Ванда взорвалась сама и заявила, что не видит повода, чтобы устраивать морг лишь из-за того, что совершеннолетняя девушка выбирает себе такого мужа, какого хочет, что три четверти совершаемых на свете преступлений — это преступления родителей, отравляющих жизнь детям навязыванием мужей и жен, и что она, Ванда, поступила так, как учила ее сама мама, когда выбрала себе человека в соответствии с его достоинством, а не по каким-то там пересудам. А что он коммунист, так это еще не трагедия. Разумеется, этой новой информации было достаточно, чтобы мать снова удалилась в свою комнату.