Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“ Страница 12

Ахъ, къ чему эта жажда любви, разъ онъ не можетъ быть любимъ; эта потребность знанія, разъ его мозгъ не располагалъ силой ее удовлетворить?… Къ чему это пылкое стремленіе всего его существа ко всему тому, что можетъ въ видимомъ мірѣ или мірѣ мысли возвысить и украсить жизнь, разъ онъ обреченъ влачить свою жизнь, примѣняясь ко всему, не отдаваясь ничему и никому.

Бетюнъ позвалъ карету, и они должны были разстаться. Своимъ добрымъ, густымъ голосомъ, не установившимся и переходившимъ отъ рѣзкаго сопрано до низкаго баритона, Клодъ прощался со своимъ спутникомъ, показавшимся ему, быть можетъ, немного разсѣяннымъ въ послѣднія минуты.

— Ты меня находишь идіотомъ, не правда ли, старина?

Мишель улыбнулся и, вызвавъ улыбку у Клода, дружески хлопнулъ его по плечу:

— Нѣтъ, я тебя вполнѣ одобряю!

Да, ты правъ, добавилъ мысленно Треморъ: работай педалью, участвуй въ гонкахъ, матчахъ тенниса, обманывай твоихъ классныхъ наставниковъ 1 апрѣля, рисуй на твоихъ книгахъ, читай „Вело“ и бюллетени „Touring Club“ [9] и не слишкомъ много размышляй, не мечтай черезчуръ много и не люби черезчуръ сильно!

Въ тридцать лѣтъ ты, можетъ быть, смутишься, оглянувшись назадъ, но годы тебя не измѣнятъ настолько, чтобы подобное состояніе съ тобой случалось часто; ты утѣшишься, любуясь своими мускулами, и ты не станешь жаловаться на жизнь, потому что она сможетъ дать тебѣ все, чего ты отъ нея спросишь; а такъ какъ со всѣмъ тѣмъ ты будешь славный юноша, честный человѣкъ, такъ какъ твой отецъ оставить тебѣ достаточно денегъ, чтобы избавить тебя отъ необходимости заняться тѣмъ видомъ спорта, который мы называемъ за англичанами, артистами въ этомъ дѣлѣ, „struggle for life“ [10], я не предвижу въ общемъ, въ чемъ смогутъ тебя упрекнуть даже очень требовательные люди.

Мишель не пошелъ на слѣдующій день въ Континенталь, но онъ не вернулся въ Ривайеръ. Онъ провелъ большую часть времени со своимъ нотаріусомъ г-номъ Алленжъ, совершившимъ отъ его имени покупку недвижимости въ кварталѣ Этуаль, и желалъ поговорить съ нимъ о различныхъ дѣлахъ, когда неожиданно его захватилъ Альбертъ Даранъ и увелъ завтракать на площадь Маделэнъ.

Очень странная была судьба у этого друга Мишеля.

Когда г-н Даранъ-отецъ, владѣлецъ водочнаго завода въ пригородѣ, покинулъ Францію вслѣдствіе банкротства и поселился со всей семьей въ окрестностяхъ Луисвиля, принявъ отъ одного изъ своихъ старинныхъ друзей, владѣвшаго уже издавна значительнымъ винокуреннымъ заводомъ, предложенную ему великодушно должность, Альбертъ безъ особенного горя отказался отъ наукъ, проходимыхъ имъ до тѣхъ поръ безъ особеннаго успѣха въ одномъ изъ лицеевъ въ Парижѣ.

Но въ Луисвилѣ жизнь ему не показалась веселой. Занятый съ утра до вечера и становясь ненужнымъ въ домѣ, который держался трудомъ его отца, онъ былъ принужденъ ради развлеченія взяться за коллекціонированіе марокъ, для чего ему служили письма, получаемыя его патрономъ, а также рыскать по окрестностямъ каждое воскресенье, для того, чтобы собрать и классифицировать въ своемъ гербаріи интересные образцы флоры Кентукки. Блаженное занятіе!

Благодаря своему гербарію и знанію растеній, Альбертъ Даранъ въ минуту геніальнаго вдохновенія, нашелъ рецептъ новаго ликера, чуднаго ликера, благоухавшаго, казалось, всѣми ароматами страны. Въ воспоминаніе своихъ занятій классиками, Шатобріана и его Аталы, онъ окрестилъ его неизвѣстнымъ именемъ „Эликсиръ Мюскогюльжъ“, и это открытіе было спасеніемъ его и всей его семьи.

Дѣйствительно, эликсиръ Мюскогюльжъ, искусно рекламированный патрономъ счастливаго изобретателя, обошелъ весь свѣтъ; съ самаго начала на него обратили вниманіе по его изображенію на обложкахъ известныхъ и неизвестныхъ газетъ Стараго и Новаго Света, затемъ его увидели повсюду въ его настоящемъ виде, его увидели въ окрашенномъ флаконе, подчеркивающемъ его прекрасный опаловый цветъ, и повсюду онъ одерживалъ победу! Подобно каждому хорошему американцу, молодой французъ открылъ золотое дно. Возстановивъ свое честное имя передъ законами своей страны, г. Даранъ сталъ черезъ нѣсколько летъ сотоварищемъ своего благодетельнаго друга, умело эксплоатировавшаго эликсиръ, и ихъ предпріятія на берегахъ Огайо считались между самыми значительными въ этой части Соединенныхъ Штатовъ.

Что касается Альберта, онъ бросилъ дальнейшую дѣятельность въ этомъ направленіи, заботясь впредь о „Мюскогюльжѣ“ лишь настолько, чтобы каждый годъ получать очень хорошіе проценты съ капитала, оставленнаго имъ въ Луисвильскомъ деле, и возвратился во Францію. Ничто более не мѣшало ему удовлетворять въ более обширномъ размерѣ свой неутомимый вкусъ къ коллекціонированію и классификаціи, вкусъ, обнаруживавшій въ немъ счастливую разносторонность.

Въ лицеѣ Альбертъ собиралъ спичечныя коробки, въ Кентукки онъ собиралъ марки и растенія; послѣ своего отъѣзда изъ Луисвиля онъ страстно заинтересовался музыкальными инструментами XVII и XVIII столѣтій.

Наконецъ, его новѣйшимъ увлеченіемъ стало посѣщеніе всѣхъ антикваровъ Франціи въ поискахъ церковныхъ предметовъ, облаченій священниковъ и украшеній алтарей. Это увлеченіе появилось послѣ многихъ другихъ и вѣроятно будетъ сопровождаться еще многими другими.

Отношенія Тремора и Дарана восходили къ отдаленному времени, когда одинъ вытаскивалъ другого изъ затруднительныхъ переводовъ и трудныхъ задач. И уже тогда Мишель былъ глубоко тронутъ дружбой, можетъ быть также восторженнымъ удивленіемъ, которыя выражалъ ему его товарищъ. Позднѣе житейскія случайности ихъ сблизили. Они случайно встрѣтились въ Египтѣ въ музеѣ Булакскомъ; и Мишель, тосковавшій, не находившій себѣ мѣста, почувствовалъ особенную сладость въ чистосердечной братской привязанности Дарана, въ которую входило еще былое преклоненіе, затѣмъ благодарность, такъ какъ молодой палеографъ предоставлялъ съ своей неизмѣнной услужливостью свое знаніе восточныхъ языковъ и археологіи въ распоряженіе невѣжественнаго туриста. Громадная настойчивость, исключительная пытливость ума, совершенное смиреніе передъ знаніями другого дали возможность Дарану употребить съ пользою и развить свои среднія способности; не имѣя тонко развитого ума, онъ обладалъ здравымъ смысломъ жизнерадостная человѣка; утонченное воспитаніе замѣнялось тѣмъ врожденнымъ тактомъ, даромъ сердца, который охраняетъ почти всегда отъ грубыхъ ошибокъ. Треморъ любилъ его за его преданную душу, за его иногда грубую чистосердечность, за его довѣрчивую доброту, его прекрасное благородство человѣка и друга.

Слѣдуетъ замѣтить къ тому же, что личности, исключительно одаренныя въ отношеніи ума, ищутъ часто интимности несложныхъ натуръ.