Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“ Страница 13

Слѣдуетъ замѣтить къ тому же, что личности, исключительно одаренныя въ отношеніи ума, ищутъ часто интимности несложныхъ натуръ.

Можетъ быть именно необходимо изслѣдовать область мысли, прикоснуться или предугадать ея пределы, чтобы почувствовать вполнѣ превосходство другой области, области чувства, которая безконечна; кромѣ того, какъ выразился кто-то, „сердце стоитъ больше ума, такъ какъ умъ никогда не даетъ сердца, между тѣмъ какъ сердце часто имѣетъ умъ.“

Знать, что есть гдѣ-то на свѣтѣ сердце, на которое можно вполнѣ разсчитывать, которое всегда найдешь готовымъ, это очень утѣшительно, и это невыразимо пріятно во всѣ часы жизни, и хорошіе и дурные. Что за бѣда, если оболочка этого сердца, которому мы обязаны нашей радостью, недостаточно тонко отдѣлана.

По крайней мѣрѣ такъ думалъ Мишель, и — странная вещь — лѣнивый ученикъ лицея, изобрѣтатель эликсира Мюскогюльжъ, наивный туристъ Булакскаго музея былъ единственнымъ существомъ, которому онъ добровольно дѣлалъ кое-какіе намеки о своей внутренней жизни, единственнымъ, которому изрѣдка позволялось читать въ его душѣ, замкнутой для всѣхъ.

IV.

Выйдя изъ ресторана, гдѣ они позавтракали, молодые люди спустились по улицѣ Ройяль. Въ этотъ мартовскій день, хотя Мишель не пускался съ нимъ въ откровенности, Даранъ скоро понялъ, что его другь былъ озабоченъ; къ тому же, поговоривъ о пустякахъ, Мишель замолчалъ, покусывая слегка свою нижнюю губу, что всегда служило у него признакомъ дурного настроенія.

Былъ одинъ изъ тѣхъ чудныхъ парижскихъ дней, когда всюду встрѣчаешь таинственно переносящуюся по воздуху весну. Вотъ она въ видѣ хрупкой молодой дѣвушки въ свѣтломъ платьѣ, она же, невидимая, въ ароматѣ левкоевъ, продаваемыхъ по краямъ тротуаровъ! Цвѣты, цвѣты, цвѣты! Они всюду, и въ рукахъ дѣтей и на корсажахъ дамъ, за ушами лошадей; забывая о важномъ содержимомъ своихъ портфелей, дѣловые люди несутъ цвѣты въ рукахъ, ими нагружены спины разсыльныхъ, кухарка хранитъ въ уголкѣ своей корзины пучекъ свѣжихъ жонкилей и кудластый мальчишка держитъ въ зубахъ фіалку. Цвѣты, цвѣты; ихъ видишь, ихъ обоняешь, ихъ угадываешь среди разнообразія торжествующихъ на солнцѣ колоритовъ города, они гармонируютъ съ улыбкой радости на интеллигентныхъ лицахъ прохожихъ.

Въ Елисейскихъ поляхъ, подъ деревьями, группы дѣтей бѣгаютъ посреди громадныхъ облаковъ золотистой пыли, а на скамьяхъ старые люди грѣются съ блаженнымъ видомъ; кажется, что подъ этимъ нѣжнымъ голубымъ небомъ всѣ печали забыты и для каждаго уготовано счастье.

— Уже 30 марта! Какъ проходитъ время! У насъ уже опять весна въ полномъ разгарѣ.

Сдѣлавъ это оригинальное замѣчаніе, Даранъ взялъ вдругъ подъ руку Мишеля, не отвѣтившаго ему ничего.

— Я отдалъ бы всѣ мои коллекціи и даже тотъ необыкновенный потиръ, о которомъ я только что говорилъ, чтобы только видѣть тебя счастливымъ, мой старый Мишель, — сказалъ онъ.

Мишель вздрогнулъ.

— Счастливымъ! Но откуда ты взялъ, что я не счастливъ?

Они говорили другъ съ другомъ на ты по старой лицейской привычкѣ.

Даранъ пожалъ плечами.

— Нѣтъ, ты не счастливъ! — продолжалъ онъ. — Ахъ! какъ досадно. Хоть бы какой нибудь добрый воръ оказалъ тебѣ въ одинъ прекрасный день услугу, лишивъ тебя какихъ нибудь 50 тысячъ ливровъ дохода!

— Ты восхитителенъ! — воскликнулъ Треморъ съ веселой улыбкой. — Развѣ я дѣлаю глупости со своими средствами?

— Совсѣмъ нѣтъ, но если бы ты быль бѣденъ, ты не ограничился бы этой отрицательной мудростью, ты сталь бы работать. Вотъ что!

— Развѣ я веду праздное существованіе?

— Нѣтъ, конечно, ты работаешь, ты работаешь… но когда у тебя есть время. Ты также путешествуешь… но ты нигдѣ и ни въ чемъ не находишь себѣ удовольствія… Мнѣ даже, пожалуй, было бы пріятнѣе видѣть тебя пристроеннымъ на маленькую должность архиваріуса въ провинціальномъ городѣ.

Мишель засмѣялся.

— Но, послушай-ка, скажи мнѣ, какое великое дѣло совершаешь ты?

— Я, признаюсь, лѣнтяй, но я, это совсѣмъ другое дѣло… Мой умъ не пускается при всякомъ случаѣ въ страну невозможнаго. Я не изъ тѣхъ характеровъ, которыхъ любимѣйшее времяпрепровожденіе терзать себя же… Я, наконецъ, добрый малый, очень банальный, неспособный ни на что великое, ни на что полезное… Я изобрѣтатель эликсира Мюскогюльжъ, я! Это равносильно тому, что я ничто… Ты же — величина, и если ты когда либо сдѣлаешь открытіе, ты сможешь подписаться подъ своимъ произведеніемъ… Если бы это даже была исторія этихъ… какъ называешь ты этотъ варварскій народъ?

— Хетты.

— Да, вѣрно… Ну, работаешь ты надъ твоей исторіей, теперь, когда ты, для того чтобы собрать для нея матерьялы, совершилъ путешествіе въ Египетъ, Грецію и два раза въ Сирію?

— Но я имѣю серьезное намѣреніе работать надъ ней, мой дорогой Менторъ, и какъ только я вернусь изъ Норвегіи…

— Я этого ждалъ… Ты всегда откладываешь свою работу на то время, когда ты возвратишься изъ какого нибудь путешествія. Если бы у тебя не было денегъ, я тебѣ говорю, ты бы работалъ!

— О! — воскликнулъ Мишель, во всякомъ случаѣ, за мою исторію Хеттовъ меня не засыпали бы банковыми билетами!

— Можетъ быть, — возразилъ упрямо Даранъ, — во всякомъ случаѣ, она покрыла бы славой бѣднаго архиваріуса!

— И то нѣтъ, — возразилъ молодой человѣкъ, — эти книги никто не читаетъ. А! ты хочешь меня разорить, Даранъ. Мой нотаріусъ только что помогъ мнѣ заключить золотое дѣло… Я — владѣлецъ дома!

— Г. Алленжъ? Я его знаю. Очень честный человѣкъ, но такой же утопистъ, какъ и ты… Значить, тебѣ было бы очень непріятно разориться?

— Очень! — подтвердилъ Треморъ, останавливаясь, чтобы зажечь свою потухшую папиросу о папиросу Дарана.

— Итакъ, перейдемъ ко второй части моей программы, — продолжалъ, не смущаясь, Даранъ. — Она болѣе легка для исполненія… Я хочу, чтобы ты женился. О! я не съ сегодняшняго дня думаю объ этомъ… Провались, эти холостяки, — эгоисты!

— Я тебѣ отвѣчу такъ же, какъ только что: а ты?

— А я тоже повторю то, что уже сказалъ: я — это совсѣмъ другое! Какъ я родился коллекціонеромъ, такъ точно я родился — старымъ холостякомъ! У меня масса маленькихъ маній, за которыя я крѣпко держусь; я нагналъ бы скуку на мою жену, въ особенности же моя жена нагоняла бы на меня невыразимую скуку. Но ты… Ахъ! Ты! У тебя нѣтъ маній, но тебѣ не хватаетъ практического смысла, ты паришь вѣчно въ небесахъ, рискуя сломать себѣ шею… Чего я тебѣ желаю, это — маленькую, разсудительную головку, которая бы думала за тебя… и затѣмъ маленькую мягкую ручку, чтобы освѣжать твой лобъ, когда онъ будетъ пылать, какъ сегодня. О, мнѣ не нужно до него дотрагиваться… Я тебѣ говорю, моя жена мнѣ бы надоѣла, ты же выигралъ бы безконечно отъ того, что твоя бы тебя мучила… Это, наконецъ, стало бы тебя развлекать и помѣшало бы копаться надъ загадкой, которую ты никогда не рѣшишь… И ты бы боготворилъ своихъ дѣтей… Они изгнали бы всѣ твои мрачныя мысли — эти дерзкіе малыши, прыгая у тебя на колѣняхъ и визжа съ утра до вечера тебѣ въ уши! Я уже вижу тебя заранѣе, ты возьмешься за Монтэня, Фенелона, Руссо, ты прочтешь всѣ новѣйшія книги, трактующія о воспитаніи, а одинъ Богъ вѣдаетъ, сколько ихъ печатается! Это тебя занимало бы вначалѣ, а затѣмъ ты воспиталъ бы своихъ дѣтей своимъ умомъ и своимъ отеческимъ сердцемъ и, не заботясь чрезмѣрно о педагогахъ, ты изъ нихъ сдѣлалъ бы настоящихъ людей. Это куда стоило бы исторіи Хеттовъ, увѣряю тебя.