Ветер с севера - Вилар Симона Страница 12

Карл невольно поднял руку для крестного знамения, но, увидев усмешку в глазах Ренье, понял, что его дурачат. Король исподлобья взглянул на герцога.

Карл Каролинг, прозванный в народе Простоватым, мало походил на своих великих предков. Будучи ниже среднего роста, он, еще не достигнув тридцати, заметно располнел, ходил вразвалку, втягивая голову в плечи. Рожденный уже после смерти своего отца Людовика Заики, он, если можно так выразиться, рос на задворках двора. Должно быть, именно с тех пор у него и появилась эта неуверенность в себе, от которой он не мог избавиться и после нескольких лет пребывания у власти. Он словно всегда помнил, что, отстранив его, прямого наследника, от власти, знать избрала королем героя осады Парижа и победителя норманнов графа Эда Робертина Парижского[42]. И хотя еще при жизни Эда Парижского Карла тоже короновали, едва он достиг пятнадцати лет, но до самой смерти Эда он не чувствовал себя истинным монархом. Да и сейчас его феодалы мало считались с ним, во многие франкские земли он мог въехать только с разрешения их подлинных властителей. Герберт Вермандуа занял земли между королевским доменом и Фландрией, Вильгельм Благочестивый распоряжался в Аквитании, Ричард Отенский считал себя полноправным хозяином бургундских владений, а большей частью Нейстрии правил младший брат Эда – Роберт Парижский, или Нейстрийский, как называли его большинство подданных. Нейстрийский – хотя Нейстрией с незапамятных времен владели благородные Каролинги! А этот засевший на Сене язычник Ролло, который даже не удосужился принять послов Карла, обменивается с Робертом посольствами, словно никакого иного короля и знать не хочет! Унизительно, когда даже варвар не склоняется перед святостью власти Каролингов. Именно поэтому Карл и был вне себя от радости, когда его пригласил герцог Ренье Длинная Шея и предложил свою службу. От торжества Карл даже не придал значения тому, что Ренье замаран кровью Каролинга Цвентибольда. Однако, общаясь с этим лотарингцем, он всегда чувствовал себя словно мышь перед котом.

Вот и сейчас Ренье – высокий, поджарый, с широкими плечами и мощной шеей, с коварной ухмылкой на змеящихся губах, глядит на Каролинга… Карл выглядел жалко – лоб покрыт бисеринками пота, взмокшие рыжеватые кудряшки слиплись, лицо раскраснелось, вздернутый нос «уточкой» утонул среди пухлых щек, неопределенного цвета глазки недобро выглядывают из-под тонких, едва обозначенных бровей. Он тщетно пытался придать себе горделивый вид.

– Почему вас не было на утренней мессе вместе с вашим королем? Вы не присутствовали также при выезде на охоту. Вы действительно поджидали нас здесь? Кстати, и ваш сын Гизельберт не явился приветствовать нас. Неудивительно, что у вас во дворце царят такие порядки! Моя невеста жалуется, что пропала ее статс-дама, благородная Автгуда, и едва удалось подобрать ключи к сундукам с платьями принцессы. Подойдите сюда, любезный граф Альтмар, подтвердите мои слова. Во дворце все с ног сбились, подыскивая, во что бы одеть Фрерону…

Словно ища защиты от Ренье, Карл жался к своему фавориту Альтмару. Уже давно было замечено, что Карл охладел к прелестям дам и все чаще льнет к таким вот рослым крепким придворным. Нынешний его фаворит в считанные недели из простого стража у дверей королевской опочивальни превратился в графа Аррасского. Поэтому знать и настояла на том, чтобы король ради продления рода обручился с саксонской принцессой. Но даже на встречу с невестой Карл прибыл рука об руку с дорогим его сердцу Альтмаром. Сейчас этот новоиспеченный граф лишь тупо улыбался и твердил что-то насчет того, что оленуха и в самом деле слишком светлая и королю, пожалуй, действительно не стоило проливать ее кровь.

Ренье же, проигнорировав слова Карла об исчезновении дамы Автгуды, проговорил:

– Не гневайтесь, что меня не было с вами на утренней мессе. Мне пришлось отлучиться в одно из соседних аббатств, обитель Святой Моники, где покоится прах моей незабвенной супруги Альбрады – да будет земля ей пухом. Ведь сегодня день Богородицы, а в этот день я всегда езжу молиться над прахом покойной жены.

И герцог набожно перекрестился. Однако Карл насмешливо прищурился.

– Как это трогательно, клянусь благостным Небом! Наверное, вы просили у духа своей жены прощения, за то что почти через месяц после ее кончины уже просили руки моей дочери Гизеллы?

Ренье почувствовал, как в нем вскипает злость. Уже второй раз этот коротышка Каролинг при посторонних намекает на его неудачное сватовство. Но он сдержался и, поклонившись Каролингу, вновь сел в седло и поехал прочь в сопровождении верного Эврара.

– Куда теперь? – спросил мелит, когда они отъехали на достаточное расстояние. – Вернемся узнать, как обстоят дела в Молчаливой Башне?

Ренье отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты поедешь туда один. Я же двинусь к монастырю Святой Моники. Мне надо показаться там, дабы глупые монахини могли впоследствии подтвердить, что сегодня я молился на могиле супруги.

– А как же Автгуда?

– Ты глуп, Эврар, – отрубил герцог. – Леонтий способный человек и сделает все без меня. Но ты приедешь за мной, когда у вас будут какие-нибудь новости.

Пришпорив коня, он двинулся вверх по склону в сторону монастыря.

Бревенчатая постройка монастыря Святой Моники располагалась на самой вершине холма. Здесь Ренье немного помедлил, глядя вниз, в долину, где, словно жемчужина в открытой раковине, лежал Аахен. Над старыми стенами города поднимался дым от хижин, солнце блестело на крестах храмов, озаряя величественный восьмигранный купол главного собора. Христианский мир по сей день дивился этому чуду, возведенному Карлом Великим из мощного камня и мрамора, когда он избрал Аахен столицей своей империи. Там, под полукруглым сводом базилики[43], среди ослепительных в своем совершенстве колонн покоился прах великого императора. Паломники падали ниц при виде этого великолепия. Впервые увидев гробницу знаменитого предка, Карл Простоватый даже прослезился. Да и сейчас, когда с вершины холма Ренье глядел на купола и коньки крыш города, он испытывал щемяще сладостное чувство. Лотарингия, сердце христианского Запада, колыбель Каролингов! Орел на высоком шпиле главного собора сверкал как драгоценность.

– Все дьяволы преисподней! – вскричал герцог. – Клянусь ликом Господа, я скорее покроюсь проказой, чем уступлю кому-либо этот край! Скорее я сдохну как пес, чем позволю другому надеть корону Лотаря!

Ренье Длинная Шея был глубоко убежден, что достоин этого венца. В его жилах тоже текла кровь Каролингов, и по материнской линии он был внуком императора Лотаря I. Когда-то его отец, простой мелит, возвысился благодаря браку с похищенной им принцессой Эрменгардой. Отсюда и пошло величие рода Ренье. Все, кому посчастливилось породниться с Каролингами, тотчас поднимались на недосягаемую высоту по сравнению с остальными смертными. Ренье же был честолюбив вдвойне. Дерзкая кровь отца-воина сочеталась в нем с безмерным высокомерием его матери. Наследственные земли Ренье лежали среди исконных земель Каролингов, его предков. Он был графом Эно, Эсбей и Лимбурга, владетелем нижнего течения Мааса, богатых угодий в Геннегау, Газбенгау, Арденнах, светским аббатом Эхтернаха и Ставло. Он рано почувствовал вкус к власти. Но уж слишком много было тех, кто желал завладеть этими землями, старым королевством Лотаря. Лотарингия! Сколько Каролингов посягали на нее: Цвентибольд, германский король Людовик Дитя, даже этот слабоумный Простоватый. Но Ренье уже давно решил – Лотарингия будет только его. По сути, пока Каролинги спорили о том, кто из них наденет корону Лотаря, Ренье и так стал владельцем этого края. Дело оставалось за малым: ему была нужна супруга, принцесса королевского рода, брак с которой позволит стать на одну ступень с монархами Европы.

Обо всем этом Ренье размышлял, одиноко сидя над гробницей жены. Тело герцогини Альбрады покоилось в маленькой часовне аббатства Святой Моники. Ее воздвигли второпях – стены из неотесанных камней еще пахли сыростью и свежей штукатуркой. Помещение было крохотное – двадцать шагов в длину и пятнадцать в ширину, с единственным окном за алтарем. Скромная поминальная часовня с могильной плитой у алтаря и подставкой в торце надгробия для преклонения колен. Отослав монахинь, менявших масло в лампадах, герцог прочитал молитву и уселся, обхватив колени сцепленными руками. Ему всегда недоставало благочестия. Зато покойная супруга была просто святой. При жизни жены он не уделял ей никакого внимания. Маленькая и неприметная, она стала его женой в тринадцать лет. Ему же было тогда под тридцать. Ренье взял ее в супруги, потому что она была дочерью одного из влиятельных лотарингских баронов, которого герцог стремился сделать своим сторонником. Спустя год она подарила ему сына. Гизельберт был крепким парнишкой, но своенравным и упрямым. Правитель Лотарингии с трудом справлялся с собственным сыном. Вот и сейчас этот паршивец явно пренебрег волей отца, не пожелав явиться в Аахен для свидания с королем Карлом.