Робин Хэтчер - Приют любви Страница 12

Вдруг она сильно заржала. Рори мог видеть, как у нее сжимается и разжимается живот. Когда она напряглась, появились два крошечных копытца в оболочке из темного с синими жилками мешочка. Последовала долгая пауза, потом кобыла дернулась еще раз. Ее усилия помогли показаться кончику носа жеребенка. Кобыла отдыхала, и Рори отошел от нее. Похоже, что с ней, в конце концов, все будет нормально. Он облегченно вздохнул.

Хотя, казалось, она не спешила, конец родов прошел гладко. Проткнув головкой пузырь, жеребенок стоял на полу, когда в амбар вошел Гарви. Рори услышал и узнал его шаги. Он не обернулся, не взглянул на отца, не отрывая глаз от мокрого жеребенка перед собой.

— Скажи-ка, какой хорошенький малыш для Латтимеров, — мягко произнес Гарви.

— Он принадлежит Тобиасу.

— Ага, так, значит? Ну что же, тогда он стал богаче в этот день.

Рори пристально посмотрел на него, в глазах читалось недоверие. Странно, его отец казался трезвым. Гарви твердо и ясно ответил на взгляд сына. Жеребенок с трудом встал на ноги, и они снова посмотрели на него.

— Я жестоко обидел тебя, мой мальчик. Я знаю, что ты пытался сделать после того, как я ударил тебя. Я знаю, ты пытался сделать для своего старого па все, что считал нужным.

Последовало молчание.

— Ну, не знаю, смогу ли я стать другим, не тем, что я есть. Я — старый человек, да.

Жеребенок качался из стороны в сторону на тонких длинных ногах.

— Ты — замечательный сын, как и твоя ма, которая была чудесной женщиной. Никогда не существовало цветка нежнее Белой Голубки, и я убил ее своей любовью.

— Па…

— Нет. Я говорю правду. Я забрал ее из племени совсем молодой, почти ребенком. А я был уже старым. Она умерла при родах, из-за того, что я так сильно хотел ее.

Рори смотрел на нового жеребенка, который тыкался в вымя матери, в поисках первой в своей жизни пищи. Он думал, как близок был к тому, чтобы увидеть смерть этого малыша. Была ли здесь его ошибка? Или ошибка Тобиаса? Или матери? Нет, это было только частью земного круговорота, биением сердца природы, естественной сменой жизни и смерти, дня и ночи, начала и конца.

— Я — не плохой человек, Рори, — продолжал его отец, — но я утратил весь интерес к жизни со смертью твоей матери. К тебе это не имеет никакого отношения, запомни. Я горжусь, что я — твой отец. Просто я слишком устал. Слишком устал, мой мальчик.

Рори еще раз посмотрел на Гарви. В первый раз он заметил седину в его рыжих волосах и бороде. Он увидел горечь потери в зеленых глазах, притаившуюся за темными зрачками. Никогда он не видел с такой ясностью, какой ужасной болью была смерть его матери для отца, какой глубокой раной.

— Па… я…

Гарви покачал головой, отошел от стойла, свежего запаха сена и новой жизни.

— Нет, Рори. Не пытайся ничего говорить. Знай только, я горжусь, что ты стал таким, несмотря на своего отца. Ты похож на мать; у твоей силы глубокие и здоровые корни — их имели все поколения ее людей… и твоих людей. Ты обязательно станешь когда-нибудь значительным человеком, с которым будут считаться. Род О'Хара с честью продолжится после того, как я умру, — он повернулся и с понуро опущенными плечами вышел из амбара.

Рори смотрел, как он уходит, и противоречивые чувства сражались в душе юноши. С мудростью не по годам он понимал, какой большой жертвы стоило отцу это признание. И все же горячий гнев восстал против сострадания, против жалости, что грозила затопить его сердце. Ему захотелось что-нибудь разбить, причинить боль, пусть даже самому себе. По какому праву Гарви присвоил все горе себе?

— Это несправедливо! — крикнул он в пустоту. — Я ведь тоже потерял ее!

Рори оглянулся на сосущего жеребенка. Мускулы на его лице подергивались, он боролся с чувствами, пытавшимися переполнить его. Он слишком долго контролировал свои эмоции, чтобы раскрывать их сейчас, даже перед самим собой. Он знал о своем долге, и он выполнит его. Но он никогда — никогда — не раскроется больше обиде, беспомощности, которые чувствовал, когда отец шесть лет назад отторгнул его от себя. Он не будет ни жалеть, ни любить его, он не будет ненавидеть его. Он будет только делать то, что обязан.

Бесстрастная маска вновь заняла свое место, прекрасно вылепленные черты лица не выражали ничего, черные глаза стали пустыми. В амбаре воцарилась тишина, за исключением чмокающих звуков, раздающихся из теплого стойла.

Тело Брента легко покачивалось от движений лошади, широкие плечи расслабились. Руки спокойно лежали на луке седла, а вожжи свободно свисали между пальцами.

После полудня они оставили позади горы и ехали сейчас через покрытую кустами шалфея пустыню юго-западного Айдахо. Острый запах щекотал ноздри. Он посмотрел вперед, минуя равнину, на пурпурные горы вдали. С самых высоких вершин уже исчезал снег. Внизу, у подножия этих гор, уютно устроившись в речной долине, находилось место назначения.

Брент вспомнил, как он в первый раз увидел город. Айдахо был подвержен «золотой лихорадке», и столица его территории представляла собой бурлящее, шумное место. С улыбкой припоминал он ужас Тейлор, охвативший ее при виде буйных граждан, заполнявших улицы и питейные заведения. Даже после нескольких месяцев тяжелых испытаний в Орегонском Обозе, она ожидала увидеть место более культурное и современное.

К 1870 году большинство поселенцев уехали, увозя с собой двести миллионов долларов в золоте, которое они собрали и промыли из земли Айдахо. Численность населения катастрофически упала, особенно пустынным город казался по вечерам. Но сейчас снова начался наплыв, на этот раз гораздо медленнее, но все же они приезжали — мужчины и женщины, такие же, как они сами, стремящиеся выстроить семейный очаг в этой суровой местности, в поисках места, где можно было бы пустить корни для следующих поколений.

Когда они остановились на отдых, Брент осознал, как чувство глубокого удовлетворения заполняет его. Он взглянул на Тейлор, занятую приготовлением ужина на всех четверых. Она склонилась над костром, натянутое платье обрисовывало округлые бедра и ноги. Брент потихоньку приблизился к ней сзади, обхватил за талию — пальцы его рук почти соприкоснулись.

— Невероятно, — прошептал он, покусывая шею Тейлор. Она довольно поежилась, припав к его плечу и закрывая глаза в блаженстве от любовного прикосновения.

— Ты невероятна, — повторил он.

Она повернулась и поцеловала его, прильнув к подтянутому, мускулистому телу мужа.

— Невероятно или нет, — хрипло произнесла она, когда их губы разъединились, — но мне надо приготовить еду. Даже если не голоден ты, Бренетта и Тобиас хотят есть.