Лаура Кинсейл - Цветы из бури Страница 14

Заперт здесь надолго… надолго… сумасшедший.

Иногда он пытался понять, определить, кто же, собственно, держит его здесь, кто пожелал лишить его прошлого. Он вспомнил лица, порой он давал им имена, иногда мог думать о них.

Так было и с Каз-мад. Он смотрел на нее: какие-то белые… Он забыл слово, обозначающее то, что он увидел в ее волосах. Говорила с ним. Знаю, знаю.

Слушай. Слушай хорошо, хорошо, хорошо.

Каз-мад кажется правильной и неправильной. Но когда он старался думать о ней много, у него начиналась тошнота от напряжения.

По коридору шаги. Знакомый звук, тревожный, потому что он не знает, что с ним собираются делать на этот раз. Свет замигал, тени от двери задергались дикими крыльями по потолку. Он услышал звук замка и звуки, говорящие о том, что его часовой просыпается.

Женский шепот, потом ее профиль при свете свечи, когда она склонилась в углу над раскладушкой. Двое говорили о чем-то непонятном, но очень озабоченно, после чего обезьяна-охранник встал и ушел из комнаты.

Она поставила свечу на подоконник. Повернулась к нему. Невыносимо было позволить ей смотреть на его унижение. Он закрыл глаза и решил уснуть, желая, чтобы вернулись его беспокойные сны:

…Спальня, где его будят собаки, имя, самосознание. СЛОВА! Слова, понятные слова, произносимые — чтобы прошли эти безумные грезы.

— Эрво, — произносит кто-то еще какое-то непонятное слово.

Она коснулась его плеча. Стыд заставил его поджать челюсть и отвернуться. Гордость заставила сжать кулаки и ударить по цепям. Он почувствовал некоторое удовлетворение, увидев ее тревогу, и посмотрел на нее высокомерно.

Она напряженно улыбнулась.

— Функции, — сказала она. — Ряды Бротанифити. Она подала ему бумагу. При свете свечи ясно и отчетливо были видны написанные чернилами знаки: ДА!

Да, да, да, — хотелось кричать ему, — ты слышишь меня, ты понимаешь меня. Я здесь.

Но он ничего не делал и не говорил. Вдруг ему стало страшно двигаться, он боялся испугать ее, боялся, что она уйдет. Она стала для него бесценным сокровищем, драгоценным бриллиантом. Сознательным усилием он расслабился, разжал кулаки, опустил скованные руки вниз на кровать. Он посмотрел ей в глаза и сделал короткий, выразительный кивок.

— Синусовая функция, — сказала она с усилием (ему послышалось «новая фусия»). — Да?

«Да, — подумал он. — Да». Он подумал, что мог бы сказать «Да». Но не получилось. Тогда он снова кивнул.

— Новая, — повторила она, — новая фусия.

Новая фусия. Си и новая фусия. Снова вертелось в его голове. Сифон, синов, фуси, что-то смешалось, два диска, колеса вертятся.

— Новая фусия, — сказала она снова, встала возле него на колени и протянула бумагу.

Он смотрел на символы. Он знал, что здесь изображено. Он понимал их значение.

Синусовая функция. Конечно.

Синусовая функция. Он вздрогнул. Свет свечи задрожал. По ее лицу забегали тени. Ресницы… прекрасная мисс…

Она улыбалась. Это было как утро. У него легко стало на сердце. Он понял, что любит. Изнемогает от нежности.

— Сину… совая… функция, — сказала его возлюбленная. Ребенок, не ребенок, глупышка, не ребенок повторяет.

— Секант, — сказал он. — Косекант.

— Нет. Синус.

— Тангенс. Котангенс. Угол.

— Понятно. Математика. Тригонометрия. Параллельная аксиома, параллельные прямые, перпендикулярные прямые. Боже, геометрия — это просто. Почему он не мог вспомнить такие простые вещи?

Он очень старался. Он напряг руки, закованные в цепи.

— Ах… — Это было так больно. Он знал это. Не получается. — Ах, она. Каз-мад.

Он любил ее. Ему не хотелось, чтобы она уходила и оставляла его здесь одного.

Она вопросительно подняла голову.

— Кто?

Его пальцы бережно погладили ее руку. Он смотрел ей в глаза, пытаясь говорить. Каждое слово давалось с болью:

— Имя! Она?

Она улыбнулась снова:

— Мэдди.

Ну да, так оно и есть. Мэдди. Мэдди-девочка.

— Мм… — вот и все, что получилось, и он в отчаянии сжал зубы.

— Мэдди, — сказала она.

Он кивнул. Он боялся, что этого недостаточно. Может быть, она не знает, что он понимает ее.

— Синус, да. — Он повторил это успешно. — Косинус. Тангенс. — Его пальцы ласкали ее руку. Он хотел сказать: «не уходи», а получилось: — Не… не… не…

Она вздохнула и стала вставать. Он понял, что она уходит, и отчаянно затряс головой: «Нет. Оставайся, не уходи. Подожди еще, не сейчас!»

Но вместо этого получилось:

— Не… не… не… не…

— Тисысы. Киде. (Тихо, слышишь, кто-то идет), — сказала она и приложила палец к губам.

Он смотрел на нее. Он о чем-то думал. Этот жест. Но не понимал, что. Какой-то шум исчез вдали. Дом наполнен какими-то зверями.

Ее рука легла ему на плечо. Он поднял голову, прижав щеку к ее руке. Побудь со мной, Мэдди. Не уходи. Но получилось:

— Не… Мннн… Не!..

Он застонал, отворачиваясь от нее.

Она положила ему на лицо свои холодные пальцы. Убрала волосы с его лба. Он закрыл глаза. Он лежал спокойно.

— Сёбушо, — прошептала она. — Сёбушо.

Сёбушо. Сёбутрошо. «Все будет хорошо».

Он не сразу понял. Это выплыло откуда-то из его подсознания. Интуиция.

Но что-то произошло. Что-то, что надо беречь. Она встала, забрала свечу и бумагу. Она сказала, что все будет хорошо, и он почти понял ее.

Мэдди поджала губы, аккуратно вкладывая брошюру о Блайтдейле в письмо, адресованное леди Скал. Кузен Эдвардс описал, какое благотворное лечение ожидает его сестру, если она приедет в Блайтдейл. Стоимость лечения шесть гиней в неделю. Он приглашал леди Скал приехать и посмотреть. В брошюре изображался чудесный домик, сад с гуляющими людьми, озеро и черные лебеди.

Правда, ничего не говорилось о металлических звуках, которые раздаются на всю гостиную и будят всех каждое утро, о сердитых нотациях кузена Эдвардса за то, что Мэдди отослала Ларкина прочь и тайно посещала герцога Жерво.

Мэдди подшивала письма к историям болезни. Кузен Эдвардс читал письма, адресованные ему. Он диктовал ей письмо, а ее пальцы слегка дрожали. Раздавались металлические звуки. Вам. Тангенс. Вам. Минус. Вам. Игрек. Вам. Икс. Вам. Маона. Вам. Маона. Вам. Она. Она. Она. Звуки отчаяния.

В этот вечер она не думала о нем, как о больном человеке. Эдвардс сказал правду. Не надо было беспокоить Жерво. Не надо было видеться с ним. Все в доме возбуждены. Другие пациенты нервничают. Мэдди слышала, как кузен Эдвардс дал указания Ларкину объяснить мистеру Кристиану, что его поместят в отдельную специальную комнату, если к полудню он не успокоится.

Мэдди уже знала, что такое отдельная специальная комната. Она представляла собой важную часть моральной терапии, практикуемой в Блайтдейле. Оказывалось влияние на поведение пациентов с использованием их чувства собственного достоинства.