Джейн Фэйзер - Возлюбленный враг Страница 15

— Эдмунд объяснит тебе. Вы сможете выйти из залива с попутным ветром. Тебе нужно только повернуть руль направо, если ты хочешь повернуть налево по ветру, и наоборот, если в другую сторону. Это нетрудно. Эдмунд сядет лицом к парусу и сможет помочь тебе.

Эдмунд резко повернулся. Он был в отчаянии, осознав наконец, что ему не удастся переубедить Джинни. Она заговорила с ним шепотом, так, чтобы другие не слышали.

— Течение Фидлерс-Рейс сейчас слишком быстрое у Ярмута, поэтому вы должны пересечь его пораньше. Идите к реке Болье, минуя Херст. Болье всегда был безопасным, там вы найдете друзей.

— А ты?

— Я так хочу. Сейчас не время для объяснений, но мы еще встретимся, друг мой. Да поможет тебе Бог.

— И тебе, кузина. — Эдмунд повернул голову и впился взглядом в Алекса Маршалла, словно стараясь запечатлеть его в памяти. — Если бы я мог защитить тебя, я сделал бы это.

— Знаю, но в защите нет необходимости. Я не против стать заложницей.

— Тебе всегда было свойственно безрассудство. Не знаю, зачем ты это делаешь, но вынужден согласиться. Когда смогу, я найду тебя.

Она коснулась губами его губ. Волны мягко плескались об икры ее ног, когда она выталкивала шлюпку.

— Питер, ты должен опустить киль, как только вы минуете песчаную отмель. Эдмунд скажет тебе, когда это сделать. — Парус шлюпки поймал ветер. Ее шлюпка, ее единственная возможность уйти от судьбы, заскользила по тихим водам залива.

Джинни повернулась к человеку, ожидавшему ее на берегу. Он властно поманил ее согнутым пальцем, и она побрела к берегу, навстречу неожиданной и непредсказуемой судьбе.

Глава 3

— Ты собиралась покинуть меня?

— Да.

— Почему?

— Потому что считала, что должна. Потому что прошлой ночи нет места в нашей реальной жизни. Я — роялистка и сделаю все, что в моих силах, борясь за дело короля. А ты — сторонник парламента, «круглоголовый», и не остановишься ни перед чем ради своих убеждений.

— Значит, мы должны быть одновременно и любовниками, и врагами, — тихо сказал Алекс, наблюдая за шлюпкой, которая уже достигла оконечности мыса. — Не всегда это будет у нас получаться, но ты остаешься под опекой парламента. С сегодняшнего дня я буду очень тщательно следить за тобой.

— А я буду ускользать, как только представится возможность. — Может, этими полуугрозами, полуобещаниями они действительно начинают новые отношения — и любовников, и пленницы, и тюремщика?

— Не сомневаюсь в этом, — серьезно произнес Алекс. — Я знал, что ты изобретательна, но не представлял до какой степени. Не вернуться ли нам в дом? Мне хотелось бы узнать, что это за мужчина, которого ты целовала, где они прятались, что ты сказала ему напоследок и какие еще козни устроила.

— Не скажу.

— В конце концов, скажешь — Он говорил со спокойной уверенностью, глядя на нее сверху вниз. Выражение его лица было безмятежным. — Ты настоящая цыганка Джинни. Разве не так зовут тебя те, кого ты целуешь?

— Так называют меня мои друзья. — Она не отвела взгляда. Алекс чуть улыбнулся.

— Не знаю, как мне тебя называть, моя возлюбленная и мой враг, моя цыганка с голыми загорелыми ногами, испачканными в песке, и грязными руками.

Джинни невольно посмотрела на свои руки. Они действительно были грязными. Она не знала, как ответить ему, и не понимала, нужен ли вообще ответ.

— Расправь юбку, — распорядился он тем же тоном. — Тебе нельзя появляться в таком виде перед моими людьми.

Джинни вспыхнула и повиновалась, снова не найдя подходящего ответа. Его спокойствие после всего, что произошло, вселяло в нее скорее тревогу, а не умиротворение. От его уверенности в том, что она все расскажет ему, у нее побежали мурашки, и она вздрогнула — это в теплое-то пасмурное утро! Что он собирается с ней делать теперь, когда понял, кто она? Несомненно, не пассивная жертва войны, в которой она не принимала участия. Напротив, активная сторонница врага, которая на протяжении шести месяцев предоставляла убежище разыскиваемым преступникам и организовывала их побег.

— Пойдем, — повторил он. — Пора положить этому конец, или, может, это начало?

Джинни повернулась и направилась к тропе на скале. Алекс, опешивший на какое-то мгновение, последовал за ней.

— Куда ты, черт возьми, направилась?

— К дому. Как ты велел. — Джимми указала на тропку, и Алекс удивленно уставился вверх на крутую скалу.

— Наверх?

Она пожала плечами.

— Я всегда так хожу. Это самый короткий путь.

— Разве только для горного козла, — заявил Алекс. — Неудивительно, что ты всегда такая грязная! Ну а меня не привлекает лазание по горам, поэтому воспользуемся нормальной дорогой, для человека.

Он взял ее за руку и зашагал по берегу. Джинни пришлось бежать, чтобы успеть за его размашистым шагом. Начав подъем, он не сбавил темп и не укоротил шаг. Когда она споткнулась, он нетерпеливо дернул ее — ну вылитый раздраженный родитель, держащий за руку капризного ребенка.

Они поднялись на вершину скалы, и Джинни побледнела, представив, как он будет тянуть ее за руку через двор.

— Прошу тебя, — взмолилась она. — Не могли бы мы идти с более достойным видом?

Алекс остановился и взглянул на нее сверху вниз.

— А, значит, неряшливую цыганку все же волнует, как она выглядит.

— Нет необходимости тащить меня. Быстрее я все равно не смогу идти. — Искорки прежнего огня появились у нее в глазах. В ответ его глаза засмеялись, и он отпустил ее руку.

— Тогда прошу опереться на мою руку, моя госпожа, и мы проследуем торжественно, насколько позволяют ваши босые ноги.

Пародируя придворный поклон, Алекс протянул Джинни руку, и за неимением выбора она, стиснув зубы, поддержала этот фарс. Они не спеша проследовали через двор, и полковник педантично отвечал на приветствия солдат, глаза которых, как казалось Джинни, были прикованы к ее босым ногам, юбке в песке, руке с грязными ногтями, покоившейся на безупречно чистом рукаве ее спутника, к ее растрепанным волосам. Она чуть не плакала от обиды и унижения, а когда он остановился в холле, чтобы ответить на вопрос какого-то майора средних лет, попыталась улизнуть. Но он приказал ей остаться на месте, причем тоном командира, отчитывающего провинившийся младший чин.

Она напряженно стояла рядом с ним, глядя на толстый слой пыли на дубовой скамье у двери. Именно там обычно сидел ее отец, когда с него снимали грязные сапоги. У него была страсть к чистоте, он любил блеск дерева и сияние олова и меди. Даже его любимой дочери доставалось, когда он видел ее в грязной и порванной одежде. Что он подумал бы сейчас, когда его любимый дом оказался заполненным солдатами, расхаживающими повсюду в сапогах? Или о своих запылившихся, потемневших вещах? Или о дочери, которая предала дело короля, дело, за которое погиб он, Джон Редферн? Она предала его тем, что не сумела противостоять желанию и страсти, цыганка-распутница, пленница, отдавшаяся человеку, который поработил ее душу и тело, ее личность.