Елена Арсеньева - Царственная блудница Страница 17

– Да их нужно в пять раз больше!

Да, к хорошему быстро привыкаешь, и ничто так легко не усваивается, как роскошь. Через двери, отворенные Петром в Европу, не только ринулось огромное количество всяческого народу, от артистов до шпионов, но и в страшном количестве ввозились предметы роскоши – в первую очередь для Елизаветы. И заниматься этим приходилось всем подряд. Тайный советник Черкасов пекся о снабжении императорского стола провизией и сластями: выписывались персики, апельсины, устрицы из-за границы, раки из Украйны, причем для скорейшей доставки их организовывались смены лошадей от Батурина до Петербурга... Коллегия иностранных дел занималась покупкой бриллиантов для государыни, а канцелярия Сената заботилась о воспитании двух медвежат, назначенных для развлечения ее величества. Они должны были научиться ходить на задних лапках и прыгать через палку. Посланный во Францию для переговоров господин Бехтеев добросовестно тратил свое время на покупку новомодных чулок.

Императрица страшно удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что она может обидеть человека приказом добывать для нее раков или покупать чулки. Она искренне считала, что в России значительным лицом является только тот, с кем говорит она, Елизавета, и до тех пор, пока говорит. Она любила повторять: «В моей империи только и есть великого, что я и великий князь [7] , да и то величие последнего не более чем призрак». Но уж если ей взбредала охота возвысить человека до себя, это было нечто баснословное! Сидючи в бедных царевнах, она только и могла, что радовать любовников своим роскошным телом. Александр Бутурлин, Семен Нарышкин, Василий Чулков, Петр Шувалов, Михиал и Роман Воронцовы, Карл Сиверс, Лялин, Войчинский, Мусин-Пушкин, Ивинский, Панин, Алексей Шубин, Алексей Разумовский... ой, да разве только эти? Со счету небось собьешься! Все они воистину по-царски были вознаграждены потом, когда Елисавет стала Елизаветой Петровной. Шубин более других пострадал за свою верность возлюбленной и расплачивался за это в страшной земле Камчатке, но позже, возвращенный из ссылки, зажил богатым помещиком и генерал-майором. Самый любимый из всех, Алексей Григорьевич Разумовский, пастух из украинского села Лемеши, потом певчий императорской капеллы, попал в поле зрения Елисаветки благодаря удивительному голосу, в постель – благодаря редкостной красоте и баснословным слухам, ходившим о его мужской доблести. Слухи оправдались с лихвой, и Разумовский уже не покидал постели царевны, а потом и императрицы. Более того! В 1742 году в церкви подмосковного села Перово он стал тайным супругом Елизаветы, и потом, в ознаменование этого события, она частенько жертвовала в эту церковку ризы и воздухи [8] , вышитые жемчугом и драгоценными камнями ее собственной ручкою.

Впрочем, морганатическому супругу государыни частенько приходилось отодвигаться на самый краешек ее постели, чтобы освободить нагретое местечко для другого человека, которого Елизавете приходило желание возвысить до себя. На счастье, при своей могучей внешности Алексей Григорьевич был редкостно добродушен и уживчив, умел снисходительно относиться к человеческим слабостям. Например, любя карты и будучи равнодушен к выигрышам и проигрышам (это вполне объяснимо, ибо при желании он мог бы иметь в своем распоряжении государственную казну), Разумовский дома частенько затевал игру и держал банк, чтобы доставить удовольствие гостям. При этом он позволял беззастенчиво грабить себя, ибо гости открыто мошенничали, играя с ним, либо просто набивали карманы золотом, валявшимся на столах.

Если человек столь широкой души мог прощать посторонним, то, разумеется, он смирялся. Он довольно спокойно перенес появление в вышеупомянутой постели своего младшего брата Кирилла, а затем Ивана Шувалова, которого Елизавета истинно полюбила. Отличаясь от Разумовского образованностью и изысканностью, Шувалов, однако, был столь же добродушен и широк душой. На счастье, постель императрицы тоже оказалась достаточно широка, и в ней вполне хватало места и для Разумовского с Шуваловым, и для новых игрушек, которыми частенько развлекала себя Елизавета.

Когда начинала одолевать скука, императрица по опыту знала: лучшее средство от нее не богомолье, не бал-маскарад и, уж конечно, не новое платье (эка невидаль!) – а новое театральное представление или новый любовник. Желательно – то и другое одновременно.

Именно на театральном представлении Елизавета заполучила в свое безраздельное пользование Никиту Бекетова. Взлет его был мгновенным, но кратковременным, к тому же с тех пор минуло уже почти пять лет, а это много для женщины, которой за сорок! Никита вспоминался лишь изредка, под настроение, да и на Иванушке Шувалове изрядно поблекла позолота новизны. Самое время было завести новую игрушку... Только где ж ее взять?

Елизавета отлично знала, что иностранные посланники порою изощрялись на ее счет в донесениях своим государям. Поскольку некоторые секретари были на откупе у Воронцова, списанные сии донесения порой попадали ей в руки, и она немало забавлялась, читая что-то в этом роде:

«То нечестивая, то страстная, на редкость недоверчивая, суеверная, к тому же святоша, она часы напролет проводит на коленях перед образом Девы Марии, говорит с ней, страстно вопрошает ее, в каком гвардейском полку взять ей любовника на этот день: в Преображенском, Измайловском, Семеновском? А быть может, калмыка, казака? Но не всегда Елизавета прибегает к совету небес для выбора любовников. Иной раз пленит ее Марсова стать, а то высокий рост... Вчера ей приглянулись широкие плечи, сегодня – нежная рука, завтра – лихие русые или черные усы... Все зависит лишь от ее капризов и фантазий».

– Быль молодцу и императрице не в укор! – хохотала Елизавета. – Пускай злословят.

Однако злословье сие спокойно сносилось ею лишь до поры, до времени. Не дай бог появиться чему-то подобному в газетах! Немедленно русские посланники подносили ноту министрам тех стран, печать которых осмеливалась обронить хотя бы одно нелицеприятное слово в адрес русской императрицы! Елизавета, читать не слишком лихо умевшая и не любившая (ну, если не считать любовных историй), с превеликим ужасом относилась к пасквилям политическим. Печатное слово было для нее неким опасным факелом, который способен разжечь нешуточный огонь. Доброго имени девице не воротить, ежели попадется на язык деревенским сплетницам. Государыню перестанут уважать, если другие государи начнут не ее ночное белье перемывать, а судачить о ее политических оплошностях. Это – позор, это – ужас! Не дай бог! Храни господь! Хотя вроде бы на политической арене ведет она себя осмотрительно, дай бог здоровья Бестужеву и Воронцову. Однако, кажется, Михаил Илларионович рвался на прием? Елизавета Петровна и позабыла о нем! Надобно, пожалуй, принять!