Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) Страница 17

– Вы напрасно беспокоитесь, госпожа советница, – возразила Софи с непринужденной улыбкой. – Меню было составлено по сезону, никто не может дать того, чего у него нет, а ростбиф был так же хорош, как всегда за нашим столом. В своем Принценгофе они никогда не покупают хорошего мяса, я это слышала от мясника.

– Да, гм-м, – откашлялась советница и на минутку совсем спрятала лицо в розы. – Какой чудный аромат! – прошептала она. – Посмотри, Герберт, эта белая чайная роза – новинка из Люксембурга, выписанная герцогом для Принценгофа, как мне сказала фрейлейн фон Таубенек. – Ландрат взял розу, посмотрел на нее, понюхал и равнодушно вернул матери.

Коммерции советник стоял неподвижно в темной нише, куда проникал лишь слабый свет от висящей лампы. Толстый ковер заглушил шаги молодой девушки, и она, не замеченная глубоко задумавшимся отцом, подошла сзади и с нежной лаской положила руки ему на плечи.

Он быстро оглянулся, словно от неожиданного удара, и устремил дикий, горящий безумием взгляд на лицо дочери.

– Позволь твоей Грете побыть с тобой, папа! Не прогоняй ее! – попросила она нежно и горячо. – Печаль – плохой собеседник, с ней не надо оставаться с глазу на глаз. Мне скоро будет двадцать лет, папа! Видишь, я становлюсь уже старой девой; много поездила по свету, многое слышала и видела, душа моя открывалась для всего прекрасного и высокого, но я зарубила себе на носу, как говорит тетя Софи, немало полезного и поучительного и нахожу, что мир чудно прекрасен!

– Разве я тоже не живу на свете, дитя? – Он показал на соседнюю залу.

– Но живешь ли ты между людьми, которые могли бы разогнать твой душевный мрак?

Он резко рассмеялся.

– Конечно нет, и эти люди меньше всего способствуют тому. Но иногда можно развлекаться, затаив свою скорбь. Правда, потом с удвоенной силой накатывает тоска и начинаешь еще сильнее страдать от ужасной душевной борьбы.

– Зачем же подвергать себя таким страданиям, папа?

Насмешливая улыбка мелькнула на его мрачном лице, когда он погладил ее по волосам.

– Мой маленький философ, ты этого не поймешь. О, если б это было так легко! Ты спускалась в катакомбы, влезала на пирамиды, знакомилась в Трое и Олимпии с жизнью древних, но о современной жизни знаешь чрезвычайно мало. Чтобы иметь теперь какое-нибудь значение, недостаточно одного чувства собственного достоинства, надо, чтобы на тебя падали лучи из высших сфер. – Он пожал плечами. – Да и кто может изменить свой характер, стряхнуть привитое ему воспитание и жить среди людей, как на необитаемом острове, не обращая ни на кого внимания и слушаясь только голоса своего сердца? Тот… – Он не окончил своей горячей речи, махнув рукой.

Энергичная решимость девушки заставила его на минуту забыть, что она его дочь, и он излил перед ней свою скорбь.

– Пойди теперь вниз, дитя мое, – сказал он, овладев собой. – Ты, вероятно, устала и голодна, а тебя, пожалуй, еще не кормили. Того, что осталось от обеда, ты, думаю, есть не станешь. Лучше пусть тетя Софи напоит тебя внизу чаем, ведь ты так любишь быть с ней. Да ты и права, Гретель, тетя Софи – чистое золото, я всегда буду это говорить, как меня ни стараются разубедить. Какая у тебя горячая рука, детка! И как пылает твое всегда бледное личико! Вот видишь, маленькая храбрая гражданка, политика…

– Политика? Ах, папа, что политика такой дурочке, как я? Я только повторяю, что слышала. – Она хитро улыбнулась. – Мы, несмотря ни на что, живем в великое время, хотя и должны плыть против сильного течения. Как говорит дядя Теобальд, «добро и истина выплывут когда-нибудь наверх, а отвратительные пузыри, которые появляются на поверхности воды при борьбе, не могут вечно блистать, ослепляя слабые души». И ты еще говоришь, что должен скрывать свои чувства из боязни людского мнения! Ты, независимый человек, не можешь жить, как хочешь, не можешь быть спокоен и счастлив! К чему тебе все изъявления милости и благоволения, если душа твоя томится и изнывает?

Он вдруг схватил ее, подвел к лампе, отклонил назад ее голову и заглянул мрачным взглядом в открыто и бесстрашно смотрящие на него ясные глаза.

– Что это – ясновидение или за мной следят? Нет, моя Гретель осталась честной и правдивой. В ней нет фальши! – И он опять обнял ее. – Хорошая моя девочка! Я думаю, ты одна из всего моего семейства имела бы мужество не отречься от отца, если бы весь свет отвернулся от него с презрением.

– Конечно, папа, я всегда буду с тобой!

– Поможешь ли ты мне преодолеть позорную слабость?

– Разумеется, насколько хватит моих сил, папа. Давай попробуем. У меня достанет мужества на нас обоих. Вот тебе моя рука. – И прелестная улыбка, полуплутовская-полусерьезная, скользнула по ее губам.

Он поцеловал дочь в лоб, и она прошла в залу.

Тети Софи там не было, она уже сошла вниз, взяв корзинку с серебром, и, наверное, готовила чай. Лакей гасил люстру. Рейнгольд собирал с хрустальных ваз конфеты и раскладывал их по сортам в стеклянные банки для хранения, а советница удобно устроилась на плюшевом диване за столом. Бабушке и брату, таким образом, некогда было заниматься Маргаритой, и они рассеянно простились с ней.

Молодую девушку нисколько это не огорчило, напротив, она была даже рада так легко отделаться на сегодня. Проходя по полутемной галерее, она увидела стоящую у окна фигуру мужчины, который смотрел во двор, – это был господин ландрат. Ее голова и сердце были так заняты загадочными словами отца, что она совсем о нем забыла. Маргариту, с оптимизмом смотревшую на мир, поразил мрачный, таинственный разлад в душе отца, она не понимала той борьбы с самим собой, которую он переживал. А этот стоящий у окна молодой человек, превратившийся в холодного чиновника, – быть может, и он был в данную минуту охвачен воспоминаниями, которые невольно приковывали его взор к деревянной галерее, где когда-то мелькали в зелени листвы золотистые волосы Бланки.

– Спокойной ночи, Маргарита, – сказал он совсем другим тоном, чем те двое в зале.

– Спокойной ночи, дядя.

Глава 10

В комнате с окнами во двор всегда было что-то притягательное для Маргариты.

Она находилась на нижнем этаже «флигеля привидений» и примыкала к прежней спальне детей. Такой же полутемный коридор, как и тот, «страшный», наверху, шел здесь позади комнат и, образуя угол, отделял кухню от общей комнаты. Между обоими этажами не было сообщения; по счастью, их не соединяла лестница, поэтому можно было не бояться, что «белая женщина» или призрак в сером паутинном платье проникнет на нижний этаж, как всегда говорила Бэрбэ.

Кровать стояла на прежнем месте, около нее уселась тетя Софи и, так как первый день нельзя было омрачать ничем неприятным, долго рассказывала Маргарите все только веселое: новости о дедушке, о Дамбахе. О, дорогой Дамбах! Теперь она опять начнет бегать туда. Дед не присутствовал на званом обеде – «он опять нашел хороший предлог, чтобы не быть в избранном обществе», как колко сказала бабушка. Значит, надо было встать завтра пораньше и отправиться туда по росистой дорожке среди сжатых полей, хотя папа уверял, что старик приедет после обеда, чтобы идти с ним вместе на охоту.