Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) Страница 18

И как трогательно было это свидание в Дамбахе! Даже лучше, чем Маргарита воображала его себе в Берлине. Да, она осталась любимицей деда. Маститый старик, всегда сухой и суровый, с ней был необыкновенно нежен и чувствителен; кажется, он с удовольствием посадил бы ее, как куклу, на свою широкую ладонь, чтобы показать сбежавшимся фабричным. Она осталась обедать, и жена фактора состряпала для нее свою чудесную яичницу, но еще более знаменитого ее кофе они не дождались, так как старый охотник поспешно взял ружье и быстро зашагал вместе с внучкой по большой дороге.

Немного в стороне лежал Принценгоф. Воздух был прозрачен, и день светел, видны были даже пестрые цветы на дерне клумбы.

Замок стал так хорош! Прежде он лежал, как спящая красавица, у подножия горы, полускрытый покрывавшим ее лесом, в котором ранняя осень уже разбросала там и сям красные и желтые пятна, был как-то незаметен, в нем не было ни блеска, ни красок. Теперь замок словно открыл глаза и выступил из зелени: из-за темных ореховых деревьев сверкали как бриллианты новые зеркальные стекла окон, вставленные в огромные каменные рамы, а ветхие, никогда не открывавшиеся ставни исчезли.

– Знаешь, Гретель, мы здесь стали необыкновенно важными! – сказал, указывая на замок, дед, шагающий, как богатырь, несмотря на свои семьдесят лет. – Да, из важности они стали настоящими иностранками, хотя матушка – чистокровная немка из Померании, а у дочки и с отцовской стороны нет ни кровинки от Джона Буля или «говорящего по-французски». Тем не менее, они имеют английскую кухню и говорят на французском языке.

Маргарита смеялась.

– Ты смеешься, и твой дедушка тоже! Да, я тоже смеюсь над тем, какую пыль могут поднять две женские юбки и как далеко она летит. – Он широко развел руками. – Настоящая обезьянья комедия, говорю тебе! «Был ли ты в Принценгофе? Представлен ли ты?» – спрашивают друг друга. Тому, кто не был там на большом обеде, едва кланяются, а если скажешь, что отказался от приглашения и предпочел обедать у себя дома, на тебя посмотрят как на сумасшедшего.

Маргарита сбоку взглянула на дедушку и не нашла на лице и тени улыбки, напротив, глаза его из-под густых седых насупленных бровей сверкали неподдельным гневом честного человека. Он улыбнулся и покосился на нее. Крошечный носок ее изящного сапожка смешно ступал рядом с его огромными охотничьими сапогами.

– Что за жалкие тросточки! И туда же, еще хорохорится! – подтрунивал он. – Брось это, Гретель. Вон там живет девушка, – он указал на Принценгоф, – так у нее совсем не такие ноги, она вообще внушительных размеров, черт возьми! Не подменили ли вас обеих в колыбели: тебе вовсе не пристало иметь такую неестественно маленькую ножку, ну а то, что при ее аристократической крови у той такая ножища, – просто непостижимо, злая шутка породы! Но все же надо признать, что она красива, эта молодая принцесса. Бела, румяна – кровь с молоком, белокура – ты и не показывайся рядом с ней, мой смуглый майский жучок; высока – он поднял руку почти вровень с головой, – тяжеловесна и дородна – в общем, чистокровной померанской породы и при этом положительна и спокойна! Такому борзому щенку, что скачет рядом со мной, там не место.

– Ах, дедушка, борзой щенок доволен своей жизнью и не желает никаких перемен, об этом не беспокойся, – смеялась молодая девушка. – А жалкие тросточки сослужили мне добрую службу, и еще вопрос, мог бы с ними поспорить в легкости твой огромный семимильный сапог, если бы пришлось влезать на швейцарские горы. Спроси-ка дядю Теобальда.

Она была рада переменить тему. Старик был почему-то сильно зол и раздражен и изливал на будущую невестку едкий яд своих насмешек. Вероятно, его отношения с бабушкой от этого еще более обострились. Но внучка не должна подливать масла в огонь, и девушка начала рассказывать с большим оживлением о гостинице на перевале Сен-Бернар, где им с теткой пришлось однажды заночевать во время страшной снежной бури, и о приключениях в Италии. Старик внимательно слушал. Так они пришли наконец к воротам пакгауза, и на дворе под их ногами зашуршали опавшие листья.

Входя в вестибюль главного дома, они увидели, как в узкую щель ворот, выходивших на рынок, проскочила крошечная собачка из породы пинчеров и пронзительно залаяла на них.

Маргарита знала эту собачку – ее привез откуда-то несколько лет тому назад господин Ленц. Из ее лохматой шерсти выглядывали тогда голубые шелковые бантики, а в холодные дни она бегала по галерее в красном вышитом чепрачке, и можно было подумать, что это любимая комнатная собачка какой-нибудь принцессы. Как дети ни звали ее, она никогда не появлялась у них во дворе – семья живописца берегла ее, как собственное дитя.

Вслед за собачкой в отворившиеся ворота бросился мальчик. В ту же минуту выходившее во двор окно конторы с шумом отворилось и оттуда высунулась голова Рейнгольда.

– Противный олух, не запретил ли я тебе проходить тут? – закричал он на мальчика. – Или ты, болван, не понимаешь по-немецки?

– Что же мне делать, если Филина вырвалась и побежала сюда? Я хотел ее поймать, но мне помешала корзинка в руках, – оправдывался мальчик, произнося слова с небольшим иностранным акцентом.

Это был необыкновенно красивый ребенок с сиявшим свежестью и здоровьем личиком, его античная головка с коротко остриженными каштановыми кудрями крепко и гордо сидела на округлой шейке.

Беглянке Филине вздумалось еще вспрыгнуть на ступени, ведущие в общую комнату, – видно, она чувствовала себя как дома.

Рейнгольд даже топнул при этом ногой, а мальчик побежал за тявкающей злодейкой.

– Ну, скверный мальчишка, если ты сейчас же не уйдешь отсюда, – раздался сердитый крик из окна, – я выйду и поколочу тебя и твою дворняжку!

– Это мы еще увидим, почтеннейший! Тут есть люди, которые могут тебе помешать, – сказал старый советник, внезапно очутившийся перед окном.

Рейнгольд невольно съежился при неожиданном появлении мощной фигуры деда.

– Нечего сказать, хорош гусь! – сказал старик сердитым и полным сарказма голосом. – Ругаешься, как прачка, и командуешь в отцовском доме, как полновластный хозяин. Подожди, пока оперишься и молоко обсохнет у тебя на губах. Почему же это мальчику нельзя тут проходить? Или он вытопчет ваш драгоценный каменный пол?

– Я… я не выношу собачьего лая, он расстраивает мне нервы.

– Перестань говорить о нервах, юноша! Меня тошнит от твоего хныканья. Стыдись! Можно подумать, что ты воспитывался в богадельне. Мои не-е-рвы! – сердито передразнил старик.

В это время подошла и Маргарита.

– Что же сделал тебе мальчик, Рейнгольд? – сказала она с упреком.

– Папа удивительно равнодушен и снисходителен, он позволяет этому мальчишке прыгать и шуметь на нашем дворе и даже усаживаться со своими тетрадками на нашем любимом месте, Грета, где мы всегда учили уроки. А третьего дня я сам видел, как он, проходя мимо, положил ему на стол новую книжку.