Ирэн Фрэн - Стиль модерн Страница 18

— Что с вами?

Стив не мог ответить. Его тошнило. Ему едва хватило времени увидеть, как она шла к нему, изящно накинув платье в японском стиле. Он всхлипнул:

— Я выпил… это… — И указал на флакон.

— Боже мой! Духи! Зачем?

— Из-за вас, мадемуазель, — прошептал Стив, всхлипнув в последний раз, и обмяк у нее на руках.

Париж, открывшийся этим вечером Стиву О’Нилу, напоминал волшебную сказку, мерещившуюся ему по пути из Нью-Йорка. Но дело было не в бальных залах или улицах, вымощенных паркетом. Файя, она одна создавала эту феерию. Она могла ввергнуть его и на самое дно, но она же и одним видом своего нежного лица, зеленых глаз, длинных волос переносила его в страну чудес.

Если подумать, то весь этот вечер был довольно забавным, скорее несуразным, чем по-настоящему романтичным. Его подхватили под руки двое мужчин, от которых воняло дешевым красным вином, и проводили до артистического выхода. Там волновавший его нежный голосок вызвал такси, и он очнулся уже в машине. Фея склонялась над ним, шлепала по щекам, очень деликатным образом и не совсем по-матерински приводила в порядок его волосы и усы, и если бы не ужасная тошнота, готовая, казалось, вытолкнуть его сердце, Стив О’Нил мог бы вполне считать себя в раю.

Светлый ангел отвез его к врачу Стив не мог потом всего вспомнить, если не считать того, что несговорчивый седеющий врач навязал ему весьма малоприятные процедуры, а Файя тем временем продолжала похлопывать его по щекам. Когда он вновь ощутил некое подобие комфорта, то услышал ее шепот:

— …Да нет, нет, это совсем не то, что вы думаете. Я даже не знаю его имени! Иностранец, конечно… Вы знаете, они так быстро возбуждаются! Он пробрался в уборную сразу после моего номера. Хотел отравиться.

Стиву послышалась некоторая неуверенность в ее голосе. Значит, она не так уж привычна к подобным случаям, как ей хотелось это показать. Врач брюзжал:

— Отравиться! Револьвер или бритвенное лезвие — то, с чем мы сталкиваемся обычно… Должно быть, сумасшедший, уверяю вас!

Он схватил Стива за плечи и заставил встать. Того еще шатало.

— Ну как? Вам лучше? — Врач злобно смотрел на него.

— Well…

— Ох уж эти иностранцы! — Он пожал плечами и продолжал, глядя на Стива с осуждением:.— Теперь я без сна не по вине родильниц, а из-за них, этих прожигателей жизни из России, Англии, отовсюду! Хорошо, если он не накачался наркотиками! Но вы разузнайте…

— Мы уходим! — прервала его Файя и бросила на стол несколько монет.

У Стива уже достаточно прояснилось в мозгу, чтобы понять, что это уже не нежная девочка, укачивавшая его в такси. Он сразу вспомнил взгляд в гримерной, когда она заметила, что он наблюдает за нею в зеркале. Эта женщина могла в любой момент перейти от самой изысканной нежности к холодному презрению.

— Держите его в тепле! — съязвил врач.

Она продела руку под плечо Стива и напряглась под тяжестью его тела. Они вышли.

— Вы простудитесь, — сказал он и высвободился из ее объятий.

Удивившись, она остановилась. Он снял куртку и накинул ее на легкое пальто Файи. Та не противилась. Он взял девушку под руку — она на нее оперлась. Кажется, она ему доверилась.

Так они прошли часть пути в молчании. Вскоре у Стива появилось ощущение, что Файя все больше и больше опирается на его руку. «Похоже, это предназначенный мне аванс, — сказал он себе. — Следует что-то предпринять!» Но он не знал, что делать. «Какой идиот! Я мог бы обладать ею уже сегодня, этой маленькой танцовщицей…»

Они были уже недалеко от театра. Скоро придется расстаться… Он заставил себя заговорить.

— Где мы? — Это все, что ему пришло в голову.

Что-то этим вечером у него ничего не получалось. Первый раз в жизни он робел перед девушкой, и на ум приходили только глупые слова.

— Я отвела вас к врачу, который иногда лечит актеров. Адрес дали рабочие сцены.

Она произнесла эти слова с ребяческой гордостью, будто бы речь шла о секретах, доступных, лишь посвященным.

— Вы хорошая танцовщица.

Она улыбнулась:

— Я должна вас оставить. Конец пьесы, вызовы, если буду… — Внезапно она скорчила устрашающую гримаску: — Я была ужасна, не правда ли? Ноль! Вызовы — это для других. Я плохая танцовщица. И некрасивая. И потом, мне на все наплевать!

Они находились уже в двух шагах от театра. Пьеса закончилась: публика в султанах и в перьях растекалась по улице, распространяя вокруг ароматы духов. Мимо проезжал фиакр. Файя подала ему знак. Потом повторила как бы для себя самой:

— Я была ужасной! И мне на это наплевать!

Стив вздрогнул. Но не от холодной ночи и даже не от тошноты. В какое-то короткое мгновение он заметил на ее лице неприятное выражение, выражение отвращения — да, именно так, — отвращения к жизни. Но как можно не любить жизнь? Почему такая красивая девушка даже на мгновение может возненавидеть жизнь, от какой тайной боли она страдает? И в несколько секунд он осмелился сказать то, что не решался произнести в течение часа. Он отчаянно схватил руку девушки и поцеловал.

— Знаете, почему я пришел в вашу гримерную?

Фиакр остановился, кучер смотрел на них с нетерпением.

— Я пришел, потому что покорен вашей красотой. Я следую за вами уже давно.

Он изящно откинул назад волосы — этот жест безотказно действовал на девушек Филадельфии. В Париже его тоже нашли очаровательным.

— Да, я следовал за вами. Я раз двадцать был у вас на пути… Но вы никогда меня не замечали!

Он не уточнял, где, из боязни запутаться. Впрочем, этого и не требовалось. Она оцепенела.

— И вот сегодня я увидел, как вы танцевали. Вы замечательны, правда замечательны! Я был потрясен. И мне захотелось с вами познакомиться. Но в гримерной вы так безучастно отнеслись ко мне. Тогда, тогда… я решил отравиться.

Девушка ничего не ответила, как если бы все и так было ясно. Верила ли она ему или заставила себя поверить в эту ложь, Стив не хотел знать. Файя прижалась к нему и он понял вдруг, что она первый раз в жизни почувствовала себя любимой. Она и была любимой на самом деле, но у него не осталось времени, чтобы сказать это: кучер уже торопил их.

— Я должна вернуться в театр, — промолвила Файя. — Ну же, уезжайте!

Она вернула ему куртку. Тут только он обратил внимание, что шел по улице в рубашке и брюках, без трости и шляпы. Он мог бы тут же ответить: «Послушайте, я пойду с вами, мои вещи остались в театре», — но даже не подумал об этом. Он во всем теперь повиновался Файе, а поскольку она приказывала ему уехать, он так и сделает.

Уже в фиакре Стив прильнул к стеклу: