Мэри Патни - Розы любви Страница 19

Он входил в воду, и яркий солнечный свет золотил ею смуглую кожу. Клер, точно завороженная, смотрела на ею крепкую спину, на тугие мышцы бедер и ягодиц, двигающиеся при каждом шаге. Этот восхитительный дикарь-язычник казался такой же естественной, неотъемлемой частью природы, как ветер и деревья.

У Клер вдруг перехватило дыхание и сердце заныло от сознания того, что она никогда не сможет стать Евой для этого Адама.

Когда вода дошла ему до середины бедер, мимо с громким плеском промчался пингвин. Никлас тут же нырнул и "исчез под водой. Он находился там так долго, что Клер начала беспокоиться. Наконец он вынырнул где-то на середине озера, со всех сторон окруженный пингвинами; он смеялся, его мокрые черные волосы, облепившие голову и шею, глянцево блестели на солнце.

Сколько женщин уже видели его таким и страстно желали этого красивого мужского тела?

Скольких женщин он походя соблазнил и потом забыл?

Эта мысль мгновенно отрезвила се. Никлас — распутник и нечестивец, который даже не пытается отрицать свои гнусные похождения. Она, Клер, вошла в его жизнь случайно и на короткий срок, и вместо того, чтобы вздыхать по нему, словно влюбленная коровница, должна подумать о том, как пережить предстоящие три месяца без ущерба для своего достоинства и репутации.

И все же… все же его вид будит в ней чувства, которых она никогда прежде не знала.

Клер машинально отступила в лес и нетвердым шагом направилась к лошадям. Чувствуя себя слабой и невыносимо одинокой, она обняла теплую шею Ронды и уткнулась в нее лицом. Стало быть, гибельные чары Никласа Дэйвиса действуют и на нее. Какой ужас! Когда Клер приняла его вызов, она считала себя слишком сильной и добродетельной, чтобы поддаться слабостям плоти. Но всего лишь несколько часов, проведенных в его обществе, поселили в ее душе сомнение в собственной неуязвимости. Похоже, его ухищрения могут одержать верх над ее принципами.

Если бы Клер действительно была такой женщиной, какой ее видели другие, у нее достало бы сил устоять перед искушением. Но в том-то и дело, что она совсем не та, за кого ее принимают.

Всю жизнь она старалась убедить окружающих в своей истовой набожности: образцовая методистка, неизменно помогающая немощным, больным, утешающая тех, кто оказался в беде. И притворство было успешным: никто ни разу не усомнился в ее вере.

Однако в глубине души Клер со стыдом сознавала, что она — не что иное как самозванка. Ей ни разу не довелось испытать духовного общения с Богом, которое составляло суть методистского вероучения. Ни разу не познала она экстаза божественной благодати, хотя нередко замечала его в других.

Она держала эту свою несостоятельность в глубокой тайне и не говорила о ней никому: ни своему отцу, который полагал, что ее душа так же открыта Богу, как и его собственная, ни старосте группы, своему духовному наставнику.

Но она искренне верила в то, что миром правит божественный промысел, что лучше быть добрым, чем злым, что главное в жизни — это служение людям. И она всегда верила — ей необходимо было в это верить — что поступки важнее слов. Может быть, когда она предстанет перед божьим судом, совершенные ею добрые дела перетянут на чаше весов се духовную слабость?..

Она с силой прижала кулак к губам, чтобы подавить рыдания. Это было чудовищно несправедливо: она отнюдь не простодушная язычница, способная поддаться обаянию Никласа, не чувствуя за собою никакой вины, и вместе с тем… ее игра недостаточно крепка, чтобы дать ей силу спокойно противостоять его чарам.

Одно Клер знала наверняка: в следующие три месяца она воочию убедится в том, что ад существует.

Глава 5

Один из пингвинов схватил клювом галстук Никласа и утащил его, однако на остальную одежду не покусился. Небрежно вытершись своим жилетом, Никлас оделся и, негромко насвистывая, двинулся к лошадям. Клер сидела под деревом, скрестив ноги по-турецки, лицо у нее было холодное и непроницаемое. От очаровательной стыдливости, которую она выказала, когда он начал раздеваться, не осталось и следа. А жаль.

Протянув ей руку, он сказал:

— Право же, вам следовало присоединиться ко мне. Пингвины были великолепны.

Клер сделала вид, что не замечает его руки, и встала сама.

— Уверена, что меня настолько ослепил бы ваш вид, что пингвинов я бы и не заметила, — язвительно ответила она.

— О, стало быть, я уже начинаю производить на вас впечатление.

Солнце заволокло облаками, стало холоднее. На обратном пути они не разговаривали. Поставив лошадей в конюшню, Никлас проводил Клер до дома и отворил перед нею дверь. Она больше не нервничала при его прикосновении, и это его радовало.

Однако стоило Никласу оказаться в жилище деда, как все его хорошее настроение улетучилось.

— Как вы находите этот дом, Клер? — спросил он, войдя со своей спутницей в главную гостиную.

— Он очень роскошный, — немного помолчав, тихо проговорила она.

Никлас оглядел комнату с видимым неудовольствием.

— Я хотел спросить о другом: нравится ли он вам? Клер пожала плечами.

— Как я могу ответить на этот вопрос? Я женщина простая, и вкусы у меня непритязательные. Я знаю, как оценить дубовый стул, побеленную известью стену или искусно сделанное лоскутное стеганое одеяло, но совсем не разбираюсь в дорогой мебели, живописи и аристократическом стиле вообще.

— Это вовсе не означает, что ваше мнение не имеет ценности. Скажите: вам здесь нравится или нет?

— Сказать по правде, этот дом производит на меня гнетущее впечатление. — Она окинула гостиную взглядом. — По-моему, здесь слишком много ненужных вещей. Всюду, куда ни взглянешь, либо гобелены, либо занавеси и портьеры, либо фарфоровые безделушки, каждая из которых стоит столько, что хватило бы прокормить какую-нибудь бедную семью в течение года. Не сомневаюсь, что все эти предметы очень изысканны, — она провела пальцами по картинной раме и, почувствовав, что ее покрывает слой пыли, нахмурилась, — однако присматривать за ними можно было бы и получше. Впрочем, как бы то ни было, я предпочитаю свой коттедж.

— Слишком много ненужных вещей, — повторил Никлас. — Я тоже так считаю. Цыгане вообще не любят находиться в четырех стенах, а в этом доме я и вовсе чувствовал себя так, словно мне не хватает воздуха.

— Так вы считаете себя цыганом?

— Да, когда меня это устраивает. — Он взял фарфоровую статуэтку, изображающую льва, который пожирает непослушного ребенка. Неудивительно, что она очень правилась его деду. Никласу же всегда хотелось расколотить ее вдребезги.

А собственно, почему бы и нет? Одним быстрым движением он швырнул статуэтку в камин, и она с легким звоном разлетелась на мелкие куски.