Карен Рэнни - Гобелен Страница 20

Но сейчас, глядя на спящую Джейн и вспоминая вкус ее губ, он понимал, что совершил чудовищную ошибку.

Он поступил бесчестно.

Он любил так, как никогда в жизни.

Она была невинна, неопытна, поэтому не знала: то, что они испытали, совсем не походило на то, что обычно бывает между мужчиной и женщиной. Так детские каракули не похожи на шедевр Боттичелли. То, что происходило между ними, не просто похоть, все было гораздо глубже, богаче оттенками… Свершилось чудо: они слились в божественной гармонии, словно им было суждено принадлежать друг другу. Алекс слишком хорошо знал, как редки такие совпадения. Увы, совпадения случайны. И не всегда уместны. Скажем, в данном случае все это очень некстати.

Он скомпрометировал ее, но с этим уже ничего не поделаешь. Достойных способов возместить нанесенный ущерб не существует.

Она вернула ему способность смеяться и радоваться солнцу, наполнила смыслом его жизнь. Подарила надежду.

Она заставила его забыть — пусть на несколько ночных часов — о том, что лицо его изуродовано шрамами. Она заставила его поверить, что он может жить так, как живут другие. Заставила поверить в то, что при виде его можно не содрогаться от отвращения. Он забыл о больной ноге, которая невыносимо ныла в холод и сырость. И забыл об уродливой клешне, что некогда была его рукой.

Она отдала ему свою невинность и тем самым свершила над ним обряд очищения. Она вернула ему воспоминания о юности — тогда он смотрел в будущее с радостным ожиданием.

Это сделала Джейн, почему-то смотревшая на него как на самого обычного человека. Она с улыбкой воспринимала его гневные окрики и с одинаковой осведомленностью рассуждала о Цицероне и дойке коров — так другие женщины говорят об оборках и рюшах.

Он не сомневался: Джейн просто жалела его, что бы она сама ни говорила. А ее слова о любви… Они были сказаны лишь затем, чтобы обосновать собственную дерзость. Она не знала его, не могла узнать за те несколько дней, что провела с ним. Следовательно, полюбить его не могла. И тем не менее ее страстный отклик стал для него сюрпризом, приятным в той же мере, в какой неприятными для него были ее слова.

Он пристально смотрел на нее, спящую, на эту очаровательную девушку с разметавшимися по подушке волосами. Она подложила ладонь под щеку, розовую и гладкую, и что-то бормотала во сне. От нее пахло розами, дождем и любовью…

Глядя на нее сейчас, он был готов поверить в чудо.

Но увы, через несколько дней она оставит его наедине с чем-то более ужасным, чем ставший привычным ужас. Однако и ей будущее не сулит добра.

Что он может для нее сделать? Как сможет отвернуться от нее сейчас? Но у него нет выбора. Совесть призывала его к ответу.

Он был обезображен, но, возможно, его будущая жена сможет разглядеть за шрамами человека.

Такая женщина, как Джейн.

Однако его неудержимо к ней влекло, и это вызывало беспокойство, даже пугало.

Он не хотел ее отпускать. Хотел украсть у судьбы хотя бы еще несколько дней.

Она была искренней и любящей, доверчивой и нежной. И она заслуживала мужчины, который принял бы ее в свою жизнь с распростертыми объятиями.

Он не мог этого сделать. Не мог предложить ей стать своей постоянной любовницей. Это было бы несправедливо по отношению к его будущей жене. И к ней тоже. Ни одна женщина не пожелала бы для себя подобной участи. К тому же Джейн — дочь пастора, и едва ли она смогла бы с чистой совестью жить во грехе.

Не мог он и оставить ее в служанках. И так уже часть его сердца принадлежала Джейн. А ведь ему придется хранить верность жене…

Он грустно улыбнулся. Честь требовала от него слишком высокую цену. Наверное, он должен вырвать Джейн из своей жизни навсегда. Должен обеспечить ее будущее, но отослать прочь как можно быстрее.

Он лишился карьеры, лишился лица, лишился себя самого — такого, каким привык себя воспринимать. Он отдал все. И теперь ему приходится и от нее отказаться.

Он не чувствовал в себе сил сделать это, но, с другой стороны, разве у него был выбор? Личные желания ничего не стоили по сравнению с обязанностями, которые возложил на него его титул. И он не мог сбросить с себя груз ответственности ради красивой женщины.

Но не слишком ли много требовала от него жизнь?

За несколько коротких дней все изменилось. Разве не благодаря Джейн он убрал со стола пистолет — тот самый крайний выход, когда не будет больше сил?

Она дала ему больше, чем могла дать самая необузданная страсть. Джейн была единственной, кого не коробило от его уродства. Когда он прикасался к ней своей изувеченной клешней, она дрожала, но не от отвращения, а от страсти. И обнимала его с восторгом любящей женщины. Она стала для него самым драгоценным подарком.

И он не мог сделать ей больно.

Он смотрел на ее розовеющее в рассветном солнце лицо и молился, чтобы Бог помог ему.

Он разбудил ее через час. Глядя на нее с улыбкой, проговорил:

— Ты требуешь от меня большего, чем доступно простому смертному, Джейн.

Она внимательно посмотрела на него.

Маска на месте. И он был уже вполне одет. Только на этот раз рубашка не черная, а белоснежная, с пеной кружев у ворота. Сапоги его были начищены до блеска.

Он выглядел так, как и должен выглядеть граф, удовлетворивший свою страсть. Но и «бедная простолюдинка» чувствовала себя вполне удовлетворенной.

Лаура приподнялась, отмечая незнакомые ощущения в тех местах, которых раньше не касалась рука мужчины. Она покраснела и отвернулась.

— У вас нет слуги? — спросила она, осмотревшись.

— Я предпочитаю обходиться без слуги, — ответил граф.

— Но разве вам самому одеваться не трудно? — Лаура взглянула на его изувеченную руку.

Он засмеялся и взъерошил ее и без того взъерошенные волосы.

— Ты всегда так любопытна на рассвете? — спросил он с ласковой улыбкой.

— Все, что касается вас, мне интересно, — заявила Лаура. И это была чистейшая правда. Она хотела как можно быстрее восполнить потерянное за те годы, что не видела его.

Граф, как ни старался, не мог оторвать взгляда от изящной линии бедра, вырисовывавшейся под покрывалом.

Он вспоминал ее страстные стоны и вздохи и сам себе удивлялся. Оказывается, эти воспоминания приносили не горечь сожаления, а лишь удовольствие и мечты о следующей такой же ночи.

Даже сейчас ему хотелось поцеловать ее.

Даже сейчас хотелось откинуть простыни и погрузиться в это роскошное тело.

Граф мысленно посмеялся над своей неуемностью.

— Если я, милорд, на ваш взгляд, чересчур любопытна, — сказала она, надув губы, — то вы сегодня в необычно хорошем расположении духа.

Во взгляде ее был вызов, порожденный неуверенностью. Присев на постель, граф положил руку ей на плечо и невольно отметил разительный контраст — ее кожа казалась особенно белой на фоне его смуглой руки.