Александр Селисский - Трофим и Изольда Страница 22

– Заткнись! – говорила баба Марьяна с ненавистью. – Сколько раз тебе говорено, заткнись! Ты не мой кот, ты уличный шлёндра, весь в покойного хозяина, земля ему пухом! Когда что-нибудь остаётся, мне не жалко. А нет, так уходи. Не мой ты кот! – И она скрывалась в комнате.

Бобик с ней не соглашался. Он считал себя котом бабы Марьяны со всеми, отсюда вытекающими, льготами. Гулянье гуляньем, а дом есть дом и дома должны кормить. Он в это верил и продолжал сидеть, всё также глядя на дверь. Наверное, и сквозь стену чувствовала этот взгляд баба Марьяна, потому что вскоре снова появлялась и Бобик снова орал громко и требовательно.

– Говорю же, не мой ты кот! – повторяла баба Марьяна. – Уличный ты. Пошёл вон.

Бобик не понимал, как она может так думать?! И видимо был прав: через несколько минут хозяйка несла съестное.

Благодарности не удостаивал, принимая всё как должное. Предпочитал мясо, но и от другого не отказывался. У жильцов и соседей тоже брал, но там вёл себя тихо и только заглядывал в глаза. Баба Марьяна ругала его попрошайкой, ответа, однако, не было. Если б и умел говорить Бобик, вряд ли бы счёл нужным: чего талдычить всю жизнь одно и то же? Старел он уже, и хозяйка была стара, и все их претензии друг к другу тоже были стары и неизменны. Таким же старым был пузатый комод в комнате, куда Бобик заходил иногда, скорее всего из вежливости. И обеденный стол на выгнутых ножках. И даже запах нафталина был застарелым, как всё вокруг.

Половина домика сдавалась жильцам. Комната и в коридорчике подобие кухни: шкаф для посуды, полка, газовая плитка «Турист». Не чуждая житейской мудрости, хозяйка считала бытовую независимость залогом хороших отношений. Квартиранты давали ощутимую прибавку к небольшой зарплате, а теперь к пенсии, совсем уже маленькой. Гордилась, однако же, тем, что ничего никому не должна.

Изольда пришла сюда в старом школьном платьице, не заглянув на прощанье в объёмистый шкаф комфортабельной квартиры. Она снова чувствовала себя девчонкой из лодочки-качалки. Так же билось её сердце, и подгибались колени в присутствии длинного костлявого Трофима с отросшей заново бородой, теперь ещё более густой и красивой. Ноги никогда не подгибались при Марике – уверенном и элегантном. Теперь она работала не из любопытства, а по необходимости. Места зубного техника не нашлось, и её пока устроили в регистратуру поликлиники. Заработок был маленький, рабочий день начинался рано. Трофим, проводив её, долго скучал в коридорах цирка, ожидая репетиции. Днём они встречались и шли в столовую. Стояли в очереди, грузили подносы едой, искали столик, не слишком заваленный объедками. Изольда уверяла, что в столовой ей нравится, и лучше было верить, раз нельзя что-то изменить. Ей и в самом деле нравилось. Не столовая, конечно, а присутствие Трофима. Её собственного Трофима. Лучшего Трофима на свете. Борода и в самом деле стала гуще. Не верите? Честное слово. И потом... эта чудесная дрожь в коленях! После обеда Трофим шёл в цирк, а она возвращалась в поликлинику. Смотреть каждый день одну и ту же программу скучно и вечером она была дома. Там, где живут двое, всегда найдётся дело. Убрать в комнате для Трофима, пришить пуговицу к рубашке Трофима, сварить сардельки, а то и картошку поджарить к приходу Трофима! А он, едва заканчивался «парад-алле», спешил к выходу, не забыв, однако, купить лакомство в буфете или цветок по дороге. Заранее припасти дешёвую игрушку. Это была их игра – в подарки. От автобуса Трофим чаще всего бежал.

В тот вечер он купил гвоздику. Головку её, как брыжжи, окружали зелёные листья. На крыльцо Трофим вступил медленно и церемонно, неся гвоздику перед собой. Обойдённый вниманием Бобик, посмотрел грустно и даже мяукнул. Обычно, заслышав скрип ступеней, Изольда открывала дверь навстречу. Трофим подождал на крыльце. Придумал пышную фразу: «О, ты, которая не услышала шагов любимого мужа!..» – дальше можно было положиться на интуицию. Открыл дверь, шагнул. «О ты, которая не...»

Перед ним сидел дядя Марик. На старомодном «венском» стуле с гнутой спинкой, отодвинутом к середине комнаты. Стулья, конечно, были «ретро», но баба Марьяна о том не догадывалась, просто новая мебель была ей не по карману. Дядя Марик сидел, упершись локтями в колени и положив подбородок на кулаки.

Рука с гвоздикой опустилась не сразу и, почему-то, в два движения, будто застряла на половине дороги. Пальцы мяли цветок, и лепестки сыпались на пол. О чём Изольда говорила с дядей? Если она уходит, почему дядя так угрюм? Сборов не видно, а что ей собирать? Изольда сидела в углу, и лицо у неё было испуганное.

Марик встал. Наклонив головы, дядя и племянник смотрели друг другу в глаза. Дядя был смугл, темноволос, племянник рус, даже рыжеват, но сходство ясно виделось: крупные черты, широкие брови, сросшиеся на переносице, одинаковый разрез глаз, карих у Марика и серых у Трофима. Оба рослые, но старший уже тяжелел, что не мешало мощному развороту плеч, Трофим ещё мослаковат и даже голенаст, как будто, юношеская нескладность не совсем исчезла. Плечи широкие, но тонковаты. Руки у обоих тяжёлые и в кистях большие. У каждого на кисти родинка, но у Марка на правой руке, а у Трофима на левой. Слышалось дыхание – тяжёлое Марка и прерывистое Трофима.

– Не трогай его! – Изольда закричала, как зазвенела. – Не смей трогать его! Он мой муж! – Непонятно было, кто именно муж и оценить комедийный момент ситуации тоже было некому. Изольда рванулась из угла, стала рядом с Трофимом и опять крикнула, теперь уже прямо в лицо Марку: – Не спей трогать его! Уходи отсюда! Уходи!

Изольда говорит дяде Марику «ты»!

Марк повернулся к ней.

– Шлюха, – сказал он и вдруг, сорвавшись, тоже закричал, – шлюха! Дрянь! – и ударил её ладонью по щеке. Изольда шатнулась, и в тот же миг Трофим бросился на дядю. Размахнулся, но тяжёлый кулак родственника прервал его рыцарственный порыв. Удар пришёлся «под дых» и второй в лицо, а куда попал третий, он уже вспомнить не мог. Не видел и как Изольда, в истерике царапая ногтями щёки Марика, толкала его в дверь, а дядя нелепо махал руками, стараясь защититься, но почему-то боясь опять ударить её и пятился, пятился в дверь, а выйдя, прислонился к шаткому забору и долго стоял, прижимаясь лицом к доскам.

Придумали падение с лестницы. Врач удивился: «На нос?», – но справку выдал. Бытовая травма первые пять дней не оплачивалась, и ему лень было вникать в суть дела: нос, щека и бровь почти слились, глаз смотрит как пулемёт в амбразуру. С таким лицом в оркестре сидеть нельзя. И в цирк Трофим принёс ту же легенду. Никто не усомнился, но лабухам показалось скучновато и тут же они сочинили смешную историю, будто на самом деле Трофима избил ревнивый муж его подружки. Наперебой выдумывали подробности и вместе хохотали. Трофим хохотал громче всех.