Барбара Картленд - Цыганская магия Страница 22

Вокруг стояла непроницаемая тьма, и ей пришлось идти на ощупь.

Затем впереди забрезжил свет, пробивавшийся сквозь стрельчатые окна башни, через которые первые защитники замка стреляли в противника из луков.

Теперь вниз, по винтовой лестнице, со стертыми от времени ступеньками. Она спускалась все ниже и ниже, пока не убедилась, что находится на уровне первого этажа. Над ним располагались банкетный зал и гостиная.

А здесь, на первом, — спальня короля.

В ней стояла кровать под роскошным балдахином. Во время приезда в замок тут спали или великий герцог, или отец.

Рядом со спальней находился небольшой, но очень уютный будуар. Детям без особого разрешения входить туда запрещали.

— Мне необходима комната, где я мог бы спокойно почитать, — шутливо говорил отец. — Весь остальной замок — в полном вашем распоряжении, эта же комната — моя.

Они часто поддразнивали отца, утверждая, что он уходит туда подремать, когда ему надоедает их болтовня. Летиция помнила здесь каждую вещь, каждую картину на стенах.

Известна была ей и потайная задвижка, с помощью которой можно открыть дверь в эту комнату.

Слегка надавив на нее, она почувствовала, как дверь подалась, и в ту же секунду услышала мужской голос:

— Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, благодарю, — ответил второй голос, и она догадалась, что он принадлежит королю. — Мне еще нужно просмотреть кое-какие бумаги. После этого лягу спать.

— Но эти государственные бумаги такие длинные и запутанные, что читать их крайне утомительно. К. тому же завтра вам предстоит трудный день, ваше величество.

— Знаю, — ответил король. — И обещаю не слишком утруждать себя.

Тут оба они рассмеялись, и мужчина, заговоривший первым, сказал:

— Доброй ночи, сэр! Тут очень тихо и спокойно, и никто не будет вас отвлекать.

Затем Летиция услышала звук закрывшейся двери, а минуту спустя — тихий шелест бумаг.

Девушка медленно и почти неслышно прошла в будуар.

Отец часто жаловался, что по комнате гуляют сквозняки, считая, что ветер проникает сюда сквозь стрельчатые окна башни, а потому мать разместила в этом углу ширму.

Это была очень красивая ширма, сшитая ею собственноручно из кусков старинного гобелена, некогда украшавшего стену другого помещения замка, но со временем пришедшего в негодность и слишком обветшавшего, чтоб использовать его.

Мать почистила гобелен, вырезала самые лучшие и целые куски и сшила их, чтоб затянуть ширму.

Еще в детстве Летиция обожала разглядывать ее, объясняя совсем маленькой тогда Мари-Генриетте, какие изображены животные, показывая мужчин верхом на лошадях и дам в длинных платьях и высоких, странно заостренных шляпах, напоминающих колпаки.

Теперь же, затаив дыхание, Летиция обошла ширму и оказалась в комнате.

Она была освещена, но не масляными лампами, которые обычно использовали в замке, а свечами. Отец всегда предпочитал свечи.

По обе стороны от камина, в котором пылал огонь — ночи в горах всегда прохладны, — стояли два резных канделябра с огромными толстыми свечами.

Стены украшали серебряные канделябры, в каждом из которых горело по две свечи, еще одна, большая, стояла на столе, за которым сидел король. На коленях у него лежали бумаги.

Летиция молчала, и, наверное, целую минуту он не замечал ее присутствия.

Затем, почувствовав, по всей видимости, чисто интуитивно, что он не один, король оторвался от бумаг и на секунду окаменел.

Он взирал на нее в немом изумлении, и внезапно Летиция поймала себя на том, что и сама просто не в силах оторвать от него изумленных глаз.

Он был куда красивее, чем можно предположить или даже представить, зная, что в жилах его течет цыганская кровь. Волосы и глаза черные, а черты лица точеные, словно из мрамора.

Он был, несомненно, самым красивым мужчиной из всех, кого она когда-либо видела. Но было нечто необычное в его внешности.

Он не походил ни на кого, и Летиция подумала, что фрейлейн Собески, пожалуй, права, назвав его циником.

От носа к уголкам губ сбегали тоненькие морщинки, что придавало лицу выражение разочарованности и одновременно надменности.

Наконец он заговорил, и голос его звучал сухо и насмешливо:

— Ты настоящая или призрак?

— Настоящая, — ответила Летиция.

— В таком случае должен признать, — заметил король, — что гостеприимство в этом замке простирается даже дальше обычного.

В голосе его отчетливо звучали циничные нотки, а выражение темных глаз Летиция никак не могла прочесть.

Она подошла к нему поближе и сказала:

— Я цыганка, а значит, мы с вами одной крови.

— Что весьма прискорбно, как обычно говорят! — заметил король.

— В Звотане, возможно, принято так говорить, — сказала Летиция, — но я, как и другие цыгане, горжусь, что принадлежу к славному племени ромов.

— Откуда ты? — спросил король. — И как тебе удалось незаметно пробраться в замок, минуя охрану и слуг?

— Я хотела бы показать вашему величеству, где разбило свой табор племя кальдерашей, — сказала Летиция. — Они всегда находят прибежище и защиту под стенами замка.

С этими словами она подошла к окну.

Оно было закрыто, и, распахивая створку, она знала, что подает тем самым сигнал ожидавшим внизу кальдерашам.

Не успел король подняться и приблизиться к окну, возле которого она стояла, как снизу донеслись первые звуки скрипок.

Летиции была знакома мелодия, которую они играли. Песня о любви, полная страсти, томления и взывавшая к самым глубинам души.

— Так все-таки откуда ты? — спросил король. — Как, ты сказала, называется это племя?

— Кальдераши.

Настала пауза. Похоже, король старался вспомнить, что знает о них. Затем Летиция сказала:

— Они славятся работой по металлу, а еще… колдовством.

Почувствовав, что король заинтригован, она продолжила:

— А не хотели бы вы, ваше величество, увидеть, как мы творим свои колдовские заклинания? И не позволите ли мне показать цыганские танцы?

— Ты танцовщица? — спросил он.

Она кивнула.

— Как твое имя?

После секундной паузы Летиция ответила:

— Савийя.

Она почти физически ощутила, как напрягся король, казалось, ему неприятно, что она носит имя его прапрабабушки. Затем он спросил:

— Знаешь ли ты, как много значит для меня это имя?

— О, конечно! И почитаю за честь и горжусь, что меня назвали так же, как величайшую из цыганских танцовщиц!

Она поняла, что он польщен, и добавила:

— Правда, сама я не достигла такой славы, но буду чрезвычайно горда, если вы, ваше величество, позволите танцевать для вас… Только для вас одного, никого больше.

С этими словами она отошла от окна и приблизилась к камину, возле которого стоял с любопытством взирающий на нее король.