Герман Воук - Марджори в поисках пути Страница 23

Когда ответ неожиданно дошел до меня, Мардж, я вскочил и затанцевал. Клянусь, я закружился на ступеньках библиотеки Сорок второй улицы, где просидел не один час. Я сидел там, на каменной скамейке со львами, один в густом тумане — едва были видны уличные фонари, они выглядели маленькими желтыми пятнами. Было темно, наверное, часа четыре утра. Ну и я поднялся, и плясал, и выделывал всякие прыжки между этими двумя львами, как дьявол на Лысой горе.

Видишь ли, к счастью, в этот день произошел критический поворот в моих мыслях. Имоджин вернула меня на землю, знаешь, из этого религиозного припадка, и я вспомнил, что у моих издателей уже недели две находится «Старое лицо луны» и ничего от них не слышно. Я им позвонил. Оказалось, уже несколько дней они стараются добраться до меня. Знаешь, детка, песня определенно — хит. Кросби хочет записать ее, и Бэнни Гудмэн тоже. Она будет звучать везде. Мой издатель сказал, что она удачнее, чем «Поцелуи дождя»…

— Ноэль! Как замечательно! — улыбнулась Марджори.

Он быстро пожал руку, которая легла на его ладонь.

— Это будет не меньше десяти тысяч, Мардж, и дело не в деньгах, клянусь. Я знаю, что, если буду хорошим мальчиком, я смогу заработать в «Парамаунте» больше, чем когда-нибудь получу, сочиняя песни и шоу. Но — и именно здесь французы так бестолковы — я чувствую себя более богатым от пяти тысяч, полученных за песню-хит, чем от пятидесяти тысяч, заработанных за столом в «Парамаунт». И при мысли, что у меня опять после четырех лет простоя получился хит, я наполнен счастьем, сладким, полным и всеобъемлющим. И ко мне пришло вдохновение, Марджори. Что делает Ноэля Эрмана совершенно и полностью счастливым? Ответ — хит или Удача. И ничего больше. Удача — это красота без прикрас. И если ты меня спросишь, что после этого я еще хочу от жизни, я скажу тебе: я не хочу ничего, кроме Удачи. А после этого еще Удачи. И до конца моей жизни — Удачи. Я честен. Это самая сердцевина правды, которую люди никогда не скажут о себе, а половина даже не поверит этому. Но это огонь, который всегда будет гореть, Мардж, это тепло, которое никогда не иссякнет.

Знаешь, что означают все эти деньги для старых бормочущих миллиардеров? Почему они продолжают работать и строить планы? Почему они лежат ночами без сна, высчитывая выгоду новых операций? Они не могут оценить собственную безопасность и власть, так они велики. Они могут пятьдесят лет купаться в золоте — бассейны с шампанским, бриллиантовые собачьи ошейники, гаремы блондинок, они могут обклеить рембрандтами все стены — это не отметит как-то их состояния. И все же его делают больше, больше, больше. Почему? Потому что каждый раз, когда их доход подскакивает, — это Удача. Она и есть первичный двигатель, извечная первооснова человеческой природы, стимул нашего поведения, Мардж.

И я тебе скажу, имея это в руках, можно решить все загадки жизни. Это как исчисление или теория вероятности — идея, открывающая секреты вселенной. И с возрастом это становится все сильнее, сильнее и сильнее. И в старости сильнее всего. Посмотри на политика восьмидесяти лет, который в дождь говорит речь толпе. Что им движет? Не амбиции. Он сенатор уже сорок лет. Кем-нибудь еще он уже не сможет быть. Но если он выиграет на выборах, это будет снова Удача. Он лучше умрет от пневмонии, чем рискнет пропустить Удачу. Возьми священника с белой головой, проповедующего смирение, самоотверженность и кротость, — почему он так красиво владеет голосом? Почему его проповедь отпечатана самым крупным шрифтом, дабы ему не пришлось косить глаза, когда он говорит о самоотречении? Он хочет, чтобы его проповедь была Удачей. Не считаешь ли ты, что самоотверженная мать, голодающая и терпящая нужду, чтобы послать ненаглядную дочь в колледж, не видит в этой девочке главную Удачу своей жизни? Не считаешь ли ты, что коммунист представляет себя частью великой Удачи истории? Возьми такого высушенного старого скептика, как Сантаяна. Если жизнь действительно бессмысленна и не имеет ценности, просто красивая мечта, зачем беспокоиться и писать о ней? Зачем говорить о бессмысленности жизни в двадцати томах, полных блестящего смысла? Очевидно, потому, что каждый том означает следующую Удачу для старого Сантаяны — другая причина не подходит. Что ни возьми на человеческой сцене — это основа. Это универсально, как гравитация, это всеохватывающе, как Бог Спинозы…

Он замолчал, дико уставясь на нее, и она почувствовала ужасную тревогу.

— Ну и что? Я могу продолжать и продолжать, но к чему? Вот в чем дело. Грубо, поспешно, не так сказано. Разве это что-нибудь значит для тебя? Дает ли это тебе хоть тысячную долю того света, который несет мне?

— Ноэль, это абсолютно блестяще!

Его лицо просияло.

— До тебя действительно дошло. Правда? Это звучит, как что-то такое?

— О да, да, конечно!

— Слава Богу! — Он посмотрел на нож и вилку, стиснутые в руках, жир застывал на них маленькими шариками. Он воткнул их в бифштекс, потом бросил нож и вилку и отодвинул тарелку. — Что делает перед моим носом этот большой чертов кусок дохлой коровы? Это самая омерзительная вещь, которую мне приходилось видеть. — Он стукнул по столу кулаком и заорал: — Миссис Кляйншмидт! Уберите это! Принесите мне выпить!

— Ноэль, съешь что-нибудь, пожалуйста, тебе это нужно, — сказала Марджори.

— Мардж, если я проглочу еще хоть кусок этой гадости, я сойду с ума. Все равно что съесть сваренного ребенка. Как могут люди есть мясо? Клянусь, я становлюсь вегетарианцем.

Женщина хотела было заворчать при виде оставленного мяса, но, взглянув в лицо Ноэля, промолчала, унесла тарелку и принесла двойную порцию водки. Он выпил половину.

— Скажи мне еще про то, как хороша моя идея, Мардж. Ты и представить себе не можешь, насколько мне сейчас нужно это услышать. Я чувствую себя, как Галилей, когда он в первый раз увидел спутники Юпитера. Наверное, он бегал, будто свихнувшаяся крыса, и искал, кто бы еще посмотрел в телескоп и сказал, что он не помешался.

— Ноэль, все, что ты говоришь, совсем не помешательство. Это абсолютно правильно. Ты подтвердил, что людьми движет не что иное, как самомнение. Это все знают. И как ты это преподносишь, даже…

Радость стала исчезать с лица Ноэля.

— Самомнение? Кто говорил что-нибудь о самомнении? Я не упомянул это слово ни разу.

— Ну да, но эта жажда удач разве не простое самомнение? Ты совершенно прав, Ноэль, чем больше я узнаю людей, тем больше понимаю… — Она осеклась. Он закрыл лицо руками и стонал. — Ну что не так, ради Бога, дорогой?

Он убрал руки и долго смотрел на нее, лицо его было мертвенно серым.

— Мардж, Мардж, моя дорогая хорошая девочка, сказать, что людьми движет самомнение — это самая скучная и очевидная банальность, до которой может дойти человеческий мозг. Не говори мне, что всё, над чем я мучился четыре сумасшедших дня и что доказывал тебе битых двадцать минут, всего лишь это. Не надо…