Филиппа Грегори - Колдунья Страница 23

Также он готовил своих сторонников и друзей к тому, что скоро может умереть, тем самым устраняя затруднения для сына. Старик передал с курьером два совершенно секретных послания своим «возлюбленным кузенам» во дворец Ричмонд и в Йорк, приказав им немедленно действовать, если его настигнет внезапная смерть, как бы случайная или по причине болезни, которую можно вызвать отравлением. Он велел им искать доказательства против невестки и заклинал подвергнуть ее пыткам и казнить, если будет найдена хоть одна улика, которая указывает на нее. У старика имелись самые мрачные подозрения насчет планов леди Кэтрин и ее чувств по отношению к нему. Если же улики будут указывать на сына (лорд понимал, что такое не исключено), их следует полностью проигнорировать. Порядок наследования гораздо важнее мести, кроме того, сам лорд Хьюго все равно будет мертв и благодарности от его сына «возлюбленные кузены» не получат.

Уткнувшись в бумагу, Элис писала. У нее в голове возникали мысли, что казнь Кэтрин за убийство — вариант более выигрышный и обошелся бы дешевле, чем отставка по причине бесплодия. Смерть старого лорда не пропала бы втуне; если бы в ней обвинили Кэтрин, его сын обрел бы свободу, снова женился и у него родился бы наследник, еще один Хьюго.

Старик диктовал, а Элис, склонив над бумагой стриженую голову, переводила и записывала его слова, стараясь быть слепой и глухой и не вникать в смысл фраз, лишь чуя запах исходившей от него опасности, — так заяц чует запах гончих и съеживается от страха. Впервые в жизни она поняла, что страна находится во власти коварных, постоянно плетущих заговоры лендлордов, которые отвечают за свои деяния только друг перед другом и перед королем. У каждого из них одно заветное желание: сохранить и приумножить богатство и власть своего рода, что достижимо лишь с расширением границ своих владений и с передачей их в целости и сохранности наследнику.

Усердно скребя пером по тонкому качественному пергаменту, Элис поняла, что зачатие сына Хьюго и внука старого лорда есть не личное дело самого Хьюго и его сварливой жены и даже не семейное дело. Этот вопрос касался прежде всего денег и высокой политики. Если Хьюго станет наследником, а потом умрет бездетным, замок Каслтон и титул окажутся свободными, земли и владения будут разделены между покупателями, герб вернется королю и будет продан благороднейшему из претендентов, великий род северян падет, его история закончится, а имя будет забыто. В его жилище поселится другая семья, она получит замок и герб, а также право вести историю своего рода. Подобная перспектива наводила ужас на старого лорда Хью, ничего в мире он не боялся больше. Поселившись в замке, представители другого рода станут отрицать, что лорд Хьюго когда-либо существовал на земле. И в каждой строке, которую диктовал его светлость, Элис ощущала этот страх.

Он писал также ко двору. У него были припрятаны сокровища, награбленные в аббатстве, где жила Элис, и он собирался послать их в дар королю. Опись сокровищ, которую Элис переводила на латынь, являла собой шедевр изворотливости ума, когда золотые канделябры вдруг переименовывались в серебряные и даже в медные, а тяжелые золотые тарелки вообще исчезали из списка.

— В конце концов, мы сделали всю работу, Элис, — сказал однажды лорд. — Ведь не кто иной, как Хьюго, разрушил для короля аббатство с усердием истинного патриота. И мы заслуживаем своей доли.

Перечисляя серебро и золото, которое она лично чистила или просто держала в руках, вспоминая очертания серебряного потира на фоне белой алтарной занавеси и божественный вкус сладкого вина для святого причастия, Элис еще ниже опускала голову и продолжала скрипеть пером.

«Если я не убегу отсюда, то сойду с ума», — думала она.

— Эти монашки сбились с пути истинного, — заметил как-то лорд Хью, однако без нотки сожаления в голосе. — Королевские инспекторы пожаловались, что монахини безнравственны и развратны, и Хьюго с отцом Стефаном отправились навестить старую аббатису и убедить ее заплатить штраф и исправиться. Во всех других местах, которые они посещали, монахи или монахини отдавали свои сокровища и каялись в грехах, а потому Хьюго обходился с ними милостиво. Но старая аббатиса оказалась упорной паписткой. Я не верю, что она признала за королем право развестись с вдовствующей принцессой Екатериной Арагонской.[6]

Лорд Хью сделал упор на титул. Восемнадцать лет он называл ее королевой Екатериной и теперь постарался не запнуться, несмотря на то что единственной его слушательницей была Элис.

— Аббатиса, конечно, присягнула королеве Анне, но я не уверен, насколько искренно. Она не захотела обсуждать проблемы веры с отцом Стефаном, даже когда он обвинил ее в распущенности и злоупотреблениях, и обозвала его честолюбивым молокососом. — Лорд Хью неохотно усмехнулся. — Она оскорбила его, ни в чем с ним не согласилась и выгнала их обоих, моего Хьюго и отца Стефана. Они вернулись домой, будто мальчишки, которых выбранили старшие. О, она была редкой женщиной, эта аббатиса. — Старик снова усмехнулся. — Мне нравилось встречаться с ней. Жаль, что все пошло не так и она погибла.

— А почему все пошло не так? — осведомилась Элис, стараясь говорить небрежно и беззаботно.

— Хьюго здорово напился, — ответил старый лорд. — Он возвращался домой с солдатами, семь дней они гоняли банду разбойников по горам и долинам. Он был пьян и весел, его люди воевали отчаянно, но слишком долго и тоже были пьяны, напились награбленного пива Они развели костер, чтобы согреться и при свете перебрать сокровища. Они же собирали штрафы, все было по закону — или почти по закону. Отец Стефан отказался встречать их, не хотел ругаться с монахинями, он был все еще сердит на старуху аббатису. Он отправил Хьюго послание, в котором сказал: сжечь бы эту проклятую старуху — да и черт с ней. Солдаты давно желали повеселиться, и многие думали, что исполняют волю отца Стефана. Они развели огонь возле сенного сарая, а тот возьми и загорись, все и погибли. Нехорошо получилось.

— Да, — только и промолвила Элис.

Внутри у нее все трепетало, для успокоения ей пришлось незаметно сделать глубокий вдох.

— Ни одна не успела выскочить. Нехорошо получилось, — повторил лорд Хью. — Сын уверяет, что слышал их крики, а вокруг стоял ужасный запах горелого мяса. Как на кухне, где кухарка дура, вот что он сказал.

— Эту почту надо отправить сегодня, милорд? — спросила Элис.

Ее рука со свечой, плавящей сургуч, сильно тряслась, и у нее плохо получалось запечатывать письма.

Днем, когда старый лорд отдыхал, она была обязана сидеть в дамской галерее над большим залом и заниматься шитьем. Это была красивая комната, пожалуй, лучшая во всем замке. В ней имелся эркер с выходящим на внутренний двор широким окном из цветного нормандского стекла.[7] Потолочные балки были выкрашены яркой краской: зеленой, красной, багряной, ярко-синей и голубой. Стены были завешаны красивыми гобеленами, а проглядывающее дерево было обшито панелями или украшено резьбой, изображающей снопы пшеницы, тучных барашков, груды фруктов и разных товаров, напоминающих всякому о богатстве хозяев Каслтона. Дверной проем украшала резьба в виде тяжелых, ниспадающих складками портьер; элемент повторялся и в других уголках, в частности на скамье у окна, где часто уединялись Кэтрин и ее избранные наперсницы, подальше от посторонних глаз. Здесь был и камин, нисколько не хуже монастырского, с квадратной дымовой трубой резного камня, по которой дым отводился наружу; воздух в помещении всегда был чист, и стены не покрывала сажа. Полы были застланы полированным деревом и усыпаны свежими травами, которые то сбивались в кучки, то снова разносились подолами женских юбок. Галерея была длинная, три четверти от расположенного ниже большого зала. Спальня Кэтрин находилась в дальнем конце слева, стрельчатое окно внутри, сделанное из дорогого стекла, смотрело во двор замка. Остальные женщины жили напротив; в узенькие бойницы их спален, выходящих на реку, задувал ветер, а в дурную погоду и снег. Рядом была еще одна небольшая комнатка, пустая, если не считать хранившейся там старой мебели и сломанных ткацких станков. Зимой и в плохую весеннюю и осеннюю погоду женщины от завтрака до темноты сидели в четырех стенах.