Елена Арсеньева - Пани царица Страница 23

Филарет сложил руки на животе так, что кисть правой прикрывала левую, и принялся неприметно сгибать пальцы.

Бешеное, совершенно неистовое свободолюбие, свойственное всей казацкой вольнице, ведет Заруцкого. Кроме того, он отчаянно честолюбив. Это раз.

Рожинский и Меховецкий размахивают знаменем мести за убитых соотечественников, а на самом деле алчут богатой добычи и воинской славы. Ну что же, это не самые плохие путеводные звезды. Надо надеяться, они долго будут светить отважным полякам. Это два.

Сам Димитрий… Сам Димитрий? Совершенно определенно Филарет мог сказать о своем ставленнике одно: это прожженный хитрец и предатель по природе. Учитывая, что Шуйский совершенно таков же по свойствам своей души, так на так и выходит. Эти двое как соперники вполне достойны друг друга. Но Василий Иванович уже успел изрядно разочаровать людей. Димитрий же пока восхищает их, его воцарение сулит надежды. Победа будет за ним, это определенно, Филарет ни на миг не сомневался. А это его желание как можно более основательно упрочить фигуру нового претендента, это тревожное чувство сродни стремлению матери со всех сторон защитить долгожданного дитятю, подстелить соломки под каждый его шаг. Во многом Филарет мыслил точно так же, как Василий Шуйский. Тот искал основательности, привязывая себя к предыдущим царствованиям. А нового Димитрия надо как можно крепче привязать к нему же самому… то есть к убитому царю. Конечно, он и сам это понимал: недаром он упоминал Марину, недаром называл ее своей женой и царицей! Он был прав – ведь именно присутствие Марины рядом с ним придаст ему ту самую весомость, которой вовек не обрести Шуйскому, перезахорони он хоть всех своих предшественников, взятых вместе или по отдельности! Марина – это некая неотъемлемая составляющая часть прежнего царствования. Пусть ее встречали в Москве без особого восторга, однако она все же коронованная царица, венчанная и миропомазанная, этого у нее не отнять при всем желании Шуйского, и это известно опять-таки каждому на Руси. К тому же простонародье, сперва возмущенное браком православного государя с католичкой, уверовало, что Марина крестилась в греческую веру, а оттого стала как бы своей. Через десять дней после свадьбы она потеряла мужа – эта жалобная история тоже не может не воздействовать на сердца простых людей. И вот теперь есть возможность соединить разлученных супругов… Ой, ну просто-таки «Повесть о Петре и Февронии», тая усмешку, подумал Филарет, ну просто-таки волшебная сказка!

Итак, в стремлении Димитрия соединиться с Мариной можно не сомневаться. А вот пожелает ли Марина принять в свои объятия «возлюбленного супруга»? Конечно, она тоже обладает бешеным честолюбием, как и Заруцкий, и Меховецкий, и Рожинский, и второй Димитрий, да, если на то пошло, и сам Филарет. Однако ведь ей придется не только провозглашать нового претендента своим супругом, но и в постель с ним ложиться… А черт их разберет, этих баб!

Филарет в сердцах разогнул пальцы, как бы отрекаясь от прежних обнадеживающих подсчетов.

Марина – это не просто какая-нибудь там обыкновенная женка, темная баба, теремница, затворница. На мужской взгляд Филарета (ну да, он все-таки мужчина, пострижен-то насильно, да и вообще, как говорят латиняне, клобук не делает монаха!), она просто заморыш, одни кости, ни сзади мяса, ни спереди грудей, ни посмотреть не на что, ни подержать не за что. Однако именно из-за этого «заморыша» свершал свои подвиги Димитрий. Что и говорить, эта женщина была целью его жизни, а не только наследственный трон. Поэтому ее норов, ее причуды, ее настроения никак нельзя не учитывать.

С другой стороны, она не была влюблена в Димитрия так безумно, как он в нее. В браке с ним был очень немалый расчет. А если по расчету можно соединиться с одним мужчиной, то почему бы не соединиться и с другим?..

Филарет снова загнул палец.

Далее. Марина сейчас заперта в Ярославле. Живет, конечно, в относительной свободе по сравнению с московским заточением, однако в беспросветном унынии. Все поляки надеются вернуться на родину, однако для Марины это означает возвращение к участи полузнатной провинциальной шляхтянки. По сути дела, на пепелище. Без денег, с клеймом супруги самозванца… Ксении, сиречь инокине Ольге, хотя бы прощено ее сожительство с Димитрием: предполагается, что страдалицу-царевну взяли силою. А вот Марину никто не неволил, она сама выдвигала это условие: сделается женою Димитрия только тогда, когда тот сядет на русский трон, чтобы посадить рядом с собой дочь воеводы сендомирского.

Неужели «польская нимфа» уже забыла те сладостные дни, когда у ног ее лежала вся огромная Россия, когда она неограниченно владычествовала в Кремле с его баснословными сокровищами? Неужели не продаст душу хоть дьяволу, чтобы вернуть эти счастливые денечки и отомстить гонителям своим?

Филарет загнул другой палец: продаст, можно спорить, что продаст! А если начнет сомневаться, не следует забывать: рядом с ней живет человек, который обладает еще более бешеным честолюбием, чем все Заруцкие, Меховецкие и иже с ними, вместе взятые. Это ее отец, воевода сендомирский. Вот он-то, пан Юрий Мнишек, и послужит отличным посредником, когда его дочь решится-таки продать душу черту. Как говорится, у вас товар, у нас купец!

Значит… значит, прежде всего новый Димитрий должен связаться с Мнишком.

Филарет стиснул все пальцы разом.

Конечно, ссыльным полякам запрещена связь с внешним миром. Однако тут митрополит Ростовский в силах оказать кое-какие услуги несчастным… И, разумеется, окажет. А там уж можно не сомневаться: почуяв возвращение прежних благ и богатств, пан Юрий сам толкнет дочь в объятия к самозваному царю. Даже если придется ее связать и привезти силой!

– Не придется, не придется! – невольно прошептал Филарет. И, наконец-то вспомнив, где находится, торопливо осенил свой многомудрый лоб крестным знамением: – Тяжки грехи мои, Господи! Ох и тяжки…

И с трудом скрыл в усах предовольнейшую улыбку.

Апрель 1608 года, Ярославль, дом Марины Мнишек

– Погржебов мрок… погржебов смутек[17] …

Барбара вскинула голову от молитвенника и поглядела на маленькую фигурку, стоявшую у окна. Эта женщина в черном поношенном платье – русская царица Марина. Этот полуразвалившийся дом с просевшим потолком и щелястым полом – ее дворец.

Вот уже больше года поляки живут – нет, не живут, а обитают, прозябают, влачат жалкое существование! – в этом русском городишке, некогда славном в истории, а теперь лишившемся прежнего величия. Сколь известно Барбаре, они не первые иноземцы, сосланные в Ярославль. Здесь многие жители еще помнили Густава Шведского, бывшего жениха царевны Ксении, коего Борис Годунов согнал из Москвы в Ярославль за неочестливое поведение и нежелание исполнить слово – посвататься к царевне. Этот Густав выписал себе из Германии жену какого-то немчика, у коего некогда квартировал, и жил с ней открыто, ничего не смущаясь и неведомо почему надеясь, что русский царь будет по-прежнему оплачивать его причуды. Жили они на доходы с Калуги и трех других городов, выделенных Густаву «в кормление» щедрым государем. Долго терпел Годунов, но наконец велел выдворить бабу из России, а Густава отправил в городок Кашин, где тот и окончил свой век.