Елена Арсеньева - Пани царица Страница 24

Барбара прилежно, меленькими стежками притачивала отпоровшееся кружево нижней юбки. Гофмейстерина невольно стала в неволе (каков каламбур, а?!) настоящей белошвейкой. А куда деваться, не самой же русской царице чинить свое белье? Но мысли были в стороне от шитья. Она думала о том, что проклинаемый всеми Годунов обращался со своими ссыльными с большим бережением, чем Шуйский (не менее, кстати сказать, проклинаемый!). Для нечестивца Густава был выстроен дворец, который, правда, сгорел при пожаре. Поляков же, вывезенных из Москвы, всего числом 375 человек, растолкали по приказу царя-скареда в четырех домах с подворьями: в одном помещался воевода сендомирский, в другом – его дочь со своими дамами, в третьем и четвертом – сын, брат и племянник пана Мнишка. Мелкую шляхту, слуг и купцов, которые потеряли при мятеже все нажитое и которых также выслали из столицы, расселили по дворам посадских людей. Впрочем, ни с чем уехали из столицы не только купцы. Воевода и царица также были обобраны до последнего, оттого их жизнь и содержание целиком зависели от московской казны. Отправляя в Ярославль, им обещали всяких припасов, баранины, говядины, рыбы, а сверх этого – вино и пиво. Однако частенько есть приходилось один хлеб, а пить – только пиво или вовсе квас. От такой унылой пищи и полной беспросветности будущего маленькое сообщество порою впадало в полную тоску, особенно в эти весенние сырые дни, когда на землю ложились туманы и вся она чудилась покрытой белым саваном. Понятно, почему вспоминает панна Марианна погребальную тоску и погребальную печаль!

– Да рассеется ли когда-нибудь этот проклятый туман? – выдохнула панна Марианна, и Барбара, отложив шитье, поднялась с неудобного кресла и стала рядом с госпожой, обняв ее за плечи. Между ними было десять лет разницы в возрасте и не меньше пяти дюймов – в росте, потому что пани Казановская была высокая женщина со скульптурными формами, а панна Марианна – маленькая и худенькая, как девочка. Они и всегда-то были необыкновенно дружны, а после перенесенных невзгод и вовсе смотрели друг на дружку как родные сестры. И все-таки твердость духа ее маленькой госпожи не переставала изумлять Барбару. Даже и сама она нет-нет да и предавалась греху уныния, а панна Марианна всегда словно затянута в тугой-претугой духовный корсет – дух не переведет, так скована своим невероятным самообладанием. Плечи всегда расправлены, голова гордо вскинута: никто и никогда не видел панну Марианну в унынии. И не увидит! Барбара, конечно, не подаст виду, что слышала смертную печаль в ее голосе. Это мгновение слабости, которое минует… Когда? И минует ли когда-нибудь?! Так ведь умереть недолго от тоски, которую никому не показываешь, даже себе. И ведь не посоветуешь русской государыне: «Поплачьте, моя ясная паненка, легче станет!» Только и можно, что обнять бедную девочку и приклонить к своему плечу гладко причесанную головку с тяжелой косой, закрученной узлом на затылке. Что Барбара и сделала – однако Марина отстранилась:

– Погоди-ка. Кто там?

Подалась вперед, всматриваясь в белесый полумрак. Барбара нагнулась к окну и тоже увидела смутную фигуру, мелькнувшую на подворье.

– Какая-то женщина, – пробормотала Марина, и Барбару удивила тревога, прозвучавшая в ее голосе.

– Кто-нибудь из служанок, – предположила гофмейстерина, но госпожа сердито мотнула головой:

– Нет, это чужая.

– Ну, значит, кацапка[18] принесла на продажу кислой капусты либо репы. Что вас так обеспокоило, сударыня?

– Сама не знаю, – усмехнулась Марина. – Я отчего-то вдруг Смоленск вспомнила. Смоленск… и ту ведьму. С чего бы вдруг?

Барбара тоже хихикнула – весьма принужденно, потому что в этих воспоминаниях не было ничего веселого. Скорее наоборот!

Это случилось, дай Бог памяти, ровно два года назад, когда панна Марианна Мнишек, тогда еще обрученная невеста русского царя Димитрия Ивановича, следовала из Самбора в Москву. Путь был труден, но чем ближе подъезжали к русской столице, тем с большим почетом встречали в России почти двухтысячный поезд, следовавший из Польши. Прием в Смоленске превзошел все ожидания. Встречать вышло необыкновенное количество народу во главе со всем городским духовенством, прибыли также бояре и князья из Москвы; для своей невесты Димитрий прислал три кареты, устланные соболями, и к ним пятьдесят четыре лошади с бархатными шорами, а на ночлег расположились в нарочно выстроенном по такому случаю дворце. Здесь-то все и произошло… Панна Марианна, привыкшая кружить мужчинам головы в танце и на охоте, где ей не было равных во всем Польском королевстве, призналась Барбаре, что на самом деле очень боится этого диковинного зверя – мужчину. Ей бы очень хотелось привязать к себе будущего супруга, но она не знает простейших женских штучек, боится оттолкнуть его своей надменностью и холодностью. Барбара, имевшая весьма богатый опыт и слывшая умелой дрессировщицей очень многих «диковинных зверей», попыталась дать госпоже кое-какие простейшие советы, однако панне Марианне вдруг вбилось в голову встретиться с какой-нибудь местной колдуньей и спросить у нее действенных магических средств. Барбара попыталась ее отговорить – прежде всего потому, что негде было им раздобыть колдунью в незнакомом городе, да еще среди ночи, – однако стоило успокоившейся панне Марианне лечь спать, как в дверь постучал стоявший на карауле Тадеуш Желякачский, мелкий шляхтич из Самбора, входивший в оршак[19] брата Марианны, Станислава Мнишка. Пан Тадек заявил, что появилась какая-то женщина, которая уверяет, что государева невеста имеет в ней неотложную надобность. Когда Барбара впустила дерзкую особу, то едва не рухнула от изумления: перед ней стояла самая настоящая колдунья. Вся в лохмотьях, с нечесаными волосами, она была молода и красива, с самыми необыкновенными зелеными глазами, которые, чудилось, видели людей насквозь. Панна Марианна с Барбарой и слова молвить не успели, а смоленская ведьма вызывающим тоном произнесла, что знает, зачем ее хотели видеть, и принялась советовать, как навеки причаровать к себе мужчину. Среди того, что она говорила, были и вещи, известные каждой куртизанке, и немалые глупости, но были, надобно признаться, и советы, поистине тайные и колдовские… Наконец она ушла, но после этой встречи панна Марианна и ее подруга никак не могли успокоиться и уснуть. Спустя некоторое время, вот точно так же, как сейчас, Барбара подошла к окну и смотрела в сад, залитый белесым лунным светом, словно туманом. В этом тумане мелькала женская фигура – фигура уходящей ведьмы… И в то же мгновение в доме поднялась суматоха, вспыхнул пожар, который только чудом не разгорелся: беду вовремя заметил Янек Осмольский, чуть не убился и не угорел, пока гасил огонь! В том, что это был злонамеренный поджог, никто не сомневался. Но куда смотрела стража?! Оказалось, что пан Тадек ушел с поста, чтобы… чтобы предаться нечистой страсти с этой зеленоглазой ведьмой! Вот и проглядел поджигателя. Неведомый злодей исчез, ну а Желякачского наутро застрелил пан воевода сендомирский – как изменника. Ведьма же, даром что была связана и находилась под охраной, бесследно исчезла. Пан Мнишек потом долго не мог успокоиться и призывал в свидетели всех святых, мол, удавил бы проклятущую девку собственными руками, если бы смог до нее добраться. Ну что ж, на то она и ведьма, чтобы добраться до нее было невозможно!