Евгения Марлитт - Совиный дом Страница 25

Клодина вернулась к действительности, будто из глубокого сна; голос герцогини пробудил ее, она подняла глаза, и они были полны такой печали, что герцогиня на мгновение онемела. Потом робко взяла руку молодой девушки и пожала ее.

— Ах, я совсем забыла, что вам должно быть горько войти как чужой в свой родной дом!

Эти слова прозвучали так задушевно, так мягко, и маленькая рука держала ее руку так ласково, что Клодина отвернула голову, чтобы скрыть слезы, наполнившие ее глаза.

— Плачьте, от этого становится легче, — просто сказала герцогиня.

Клодина покачала головой и сделала усилие, чтобы успокоиться, но это ей плохо удалось. Волнение ее никак не могло улечься, и ко всему еще доброта этой женщины.

— Простите, ваше высочество. Простите, — проговорила она наконец. — Позвольте мне поскорее удалиться, я чувствую, что сегодня не смогу составить вам общество.

— О нет, милая Клодина! Я не пущу вас! Разве вы думаете, что я не могу понять вас? Дорогое мое дитя, я тоже плакала сегодня. — И слеза за слезой покатилась по лихорадочно взволнованному лицу герцогини. — Мне очень грустно, — продолжала она, — я чувствую себя так плохо, что постоянно думаю о смерти, не выходит из головы ужасный склеп в нашей резиденции, и притом мысли о герцоге и о детях. Зачем, зачем они мучают меня, когда я так молода и счастлива? О посмотрите, я счастлива даже в своей болезни. У меня муж, которому я дороже всего, и милые дети, и все-таки не уходят мрачные предчувствия. Мне так тяжело дышать сегодня.

— Ваше высочество, — промолвила растроганная девушка, — это следствие духоты.

— Конечно, я взволнована. Знаю, это пройдет… Мне лучше с тех пор, как вы здесь. Приезжайте только как можно чаще. Я признаюсь вам, дорогая Клодина, в своей тайне, мама знает ее: с тех пор, как я вас увидела, у меня появилось желание иметь вас близ себя. Но мама сама была так очарована вами, что не хотела и слышать о том, чтобы расстаться. Я не могу упрекать ее за это. Сам герцог просил за меня, но она ему решительно отказала.

Клодина не двигалась, она только опустила глаза и на мгновение сильно покраснела…

— Удивительно, мама никогда не отказывает мне ни в чем. Да, а теперь, Клодина, я обращаюсь к вам с просьбой: останьтесь у меня, по крайней мере, на время нашего пребывания здесь.

— Ваше высочество, это невозможно! — почти резко вскрикнула Клодина и с мольбой прибавила: — Мой брат, ваше высочество, его маленькая дочь…

— О, я понимаю важность всего этого. Но прошу вас, по крайней мере на несколько часов ежедневно. Обещайте мне. Клодина. Спойте для меня иногда несколько песен. Вы не знаете, как хорошо действует на меня ваше пение.

Худенькое личико с лихорадочным румянцем склонилось к Клодине и неестественно блестящие глаза с мольбой смотрели на нее. В лице этом так трогательно выражалась угасающая жизнь… Зачем эта женщина так просила ее и кого она просила… Если бы она только подозревала… Но нет, она не должна ничего подозревать.

— Ваше высочество… — прошептала Клодина.

— Нет, нет, от меня не так легко отделаться, я хочу иметь друга — и лучшего, более доброго и верного, я не найду. Клодина, зачем вы заставляете меня так вас просить?

— Ваше высочество, — повторила побежденная девушка и наклонилась к руке, все еще державшей ее руку.

Но герцогиня подняла ее голову и поцеловала в лоб.

— Ваше высочество, ради Бога! — дрожащим голосом прошептала Клодина.

Герцогиня не слышала ее: она повернулась к старой горничной, которая тихим голосом доложила, что герцог с господами будет ужинать в салоне рядом со столовой, и спросила, куда ее высочество прикажет подать ей ужин.

— Здесь, наверху, в маленькой гостиной, — распорядилась герцогиня и разочарованно взглянула на Клодину. — Я с такой радостью ждала сегодня ужина. Мы бы составили милый квартет: герцог, ваш кузен и мы двое. — И шутливо прибавила: — Да, да, милая Клодина, мы, бедные жены, всегда видим, что сердце наших мужей делится между нами и еще несколькими страстями; охота и ломбер не раз вызывали у меня слезы, но счастливы жены, которые не имеют более важных причин, чтобы плакать.

Лишь в девять часов Клодина получила разрешение уехать. Когда она в сопровождении горничной герцогини сходила по широкой, хорошо знакомой лестнице, ей встретился лакей с двумя украшенными гербами бокалами для шампанского. Она знала, что герцог любил играть с большим количеством шампанского и папирос: партии часто продолжались до рассвета. Слава Богу, что это случилось сегодня.

Клодина легко сбежала вниз по пурпурному ковру; у дверей стоял старый слуга ее отца, Фридрих Керн, одетый в герцогскую ливрею, его открытое лицо сморщилось от радостной улыбки. Она ласково кивнула ему и поспешно вышла.

Со вздохом облегчения опустилась она на шелковые подушки кареты. Как ребенок боялась, что кто-нибудь встретит ее в коридоре или на лестнице. Нет, слава Богу! Она сидела одна в герцогской карете и ехала к себе домой. О, никогда она так не стремилась в свою маленькую комнату, как сегодня! Некоторое время она ни о чем не думала; потом вдруг отворила окно и провела рукой по лбу: запах надушенных подушек вызвал тяжелые воспоминания о ее придворной жизни. Это были любимые духи герцога: сладкий запах пропитывал его платье, окружал его, как облако, он часто вызывал у нее головокружение, когда его высочество танцевал с нею. Клодина сжала руки, и кровь бросилась ей в голову — ничто в мире так не оживляет прошедшего, как запах.

Она отворила и другое окно и сидела со сжатыми губами и глазами, полными слез, на сквозном ветру, вызванном быстрой ездой. Ей все-таки пришлось снова переступить этот порог, ее принудили вернуться туда.

Не помогло бегство. Ничем, совершенно ничем! Неужели он хотел оправдать свои слова, что сумеет повсюду отыскать ее?

Мысли Клодины путались, она казалась себе дурной, пропащей. Не должна ли была она так же резко отказать герцогине, как сделала Беата? Ах, Беата! Спокойно и ясно шла она своей дорогой. Как раз в это мгновение заблестели окна нейгаузовского дома; Клодине внезапно страшно захотелось увидеть свою кузину с ее откровенным, простым обращением, захотелось поговорить с нею, прочитать в ее глазах — действительно ли она дурно поступила. Она потянула шелковый шнурок, привязанный к руке лакея, и приказала ехать в Нейгауз.

Беата шла по обширной прихожей со звонкой связкой ключей в руках, за ней следовала горничная с куском только что сотканного полотна.

— Как, ты тут? — воскликнула Беата, и голос ее гулко отразился от стен. — Господи! Куда ты еще отправляешься сегодня вечером?