Сергей Минцлов - Гусарский монастырь Страница 27

— Ежели на кухне — могу-с… — скромно признался Гаврило.

— Уху на завтра из живых стерлядей можешь?

— Вполне-с.

— Стерлядей отварных?

Гаврило слегка развел руками с пренебрежительным видом.

— Затем, господа, не выпустить ли индеечку?

— Хвалят ее в селениях райских! — согласился Возницын.

— Спаржу с соусом сабайон, затем…

— Будет! — прервал Костиц начавшего вдохновляться Курденко. — Ты все о мамоне, отец келарь: о душе больше пекись!

— Шампанского забери ящика три!

Костиц одобрительно кивнул головою.

— Водки, закусок разных возьми. Вина я сам выберу у Хлебодарова!

Гаврило был отпущен, и гусары занялись составлением списка избранных «богомольцев» для приглашения на завтрашний день.

Костиц шагал по залу, слушал, ерошил себе волосы, дергал за усы и, видимо, все больше и больше охватывался азартом.

— Этот слаб, не надо! — изредка возглашал он. — Покруче отцов выбирай, понадежнее!

Когда оконченный список был затем прочитан Курденко вслух, Костиц умилился.

— Великий бой будет! — промолвил он,

— Спаси Господи люди Твоя! — добавил, помотав головой, Возницын.

В лавке Хлебодарова шла суета: укладывали и увязывали всякие закупки, сделанные для «монастыря»; Гаврило забрал чуть ли не все товары, имевшиеся налицо.

Хлебодарова самого не было, и отпускал все заменявший его Тихон.

— Здорово, должно быть, ваши господа дыму напустят? — говорил он, весь лоснясь от удовольствия, что будет во что запустить «честные персты».

— Да уж мы не дадим маху! — снисходительно ответил Гаврило. — Соус «запоём» даже заказали!

— Что ж это за соус такой? — заинтересовался Тихон.

— Из коньяку одного, почесть…

— С этого запоешь! — согласился Тихон. — С иной марки и на стенку сразу полезешь!

Через какой-нибудь час весь город говорил о предстоявшем на завтра кутеже в «монастыре».

Что испытывал отделанный под индейца Андрей Михайлович — понятно без слов!

Глава XVII

Вечером в тот же день возвратившаяся домой Клавдия Алексеевна вдруг заметила, что на горшке с геранью, стоявшем на отворенном окне ее комнаты, белеет что-то странное. Странное оказалось конвертом, адресованным на ее имя.

Она высунулась на улицу, чтобы посмотреть, кто положил его, но там не виднелось ни души.

Легкая дрожь и предчувствие чего-то особенного охватили ее. Она быстро распечатала конверт, вынула письмо, прочла его раз и другой и опустилась на стул, уронив листок на колени.

В письме стояло:

«Клавдия Алексеевна!

Вы меня мало знаете. Но верьте моим самым лучшим намерениям и не оскорбитесь на мою смелостъ. Я человек благородный, дворянин, со связями и с положением в губернии. Я давно слежу за вами и питаю к вам самые горячие чувства, но все не хватало духу сказать это вам. Пустая жизнь, которую я веду, мне надоела, и меня может спасти только женитьба на девушке не вздорной, не вертопрашке и не девчонке, а на такой, как вы, умной, дельной и приятной. Поэтому, если хотите сохранить мне жизнь, умоляю вас прийти завтра к десяти часам утра на обрыв над Трубежем и решить мою участь. Я буду вас ждать на скамейке.

Ваш».

Тридцать пять лет прожила на свете Клавдия Алексеевна, но любовное послание, адресованное к ней, было у нее в руках еще впервые.

Нет женщины, которая не находила бы, что она недурна, и Клавдия Алексеевна была в этом отношении не прозорливее других. Годы свои она считала невеликими и хоть не мечтала о каком-нибудь герое или принце, явящемся для похищения ее, но надежда на замужество все же еще мелькала в ее груди и дарила ее самыми сладкими минутами.

Письмо незнакомца ошеломило ее и наполнило страхом и радостью.

Ночь пролетела для Соловьевой без сна; с первыми лучами рассвета она поднялась с кровати и принялась за свой туалет. Надо было тщательно обдумать и по нескольку раз прикинуть и примерить всякую мелочь, а потому, хотя выбор платьев у Клавдии Алексеевны был весьма невелик, она успела одеться лишь к десяти часам.

Костлявое тело ее облеклось в белое платье с обычным в те времена большим вырезом на груди и спине; чтобы сделать незаметной свою худобу, на плечи она накинула газовый шарф; смуглое лицо ее было подбелено и подправлено, где следует, глаза подведены и получили томный вид, а губы пламенели от красной помады.

Она окинула себя еще раз критическим взглядом и поспешила к назначенному месту.

Часы на соборной колокольне пробили половину десятого, когда Клавдия Алексеевна подходила к обрыву над Трубежем и вдруг, к великому негодованию своему, увидала, что на единственной бывшей там скамейке сидит розовый, как жених, Званцев.

— Вот не вовремя принесла нелегкая! — подумала Клавдия Алексеевна и, не зная, что предпринять, замедлила было шаг, но затем решительно направилась к скамейке и села на другом конце ее.

Званцев чуть-чуть приподнял шляпу, и на круглом лице его явственно изобразилось недовольство.

Накануне вечером около дома его нагнала какая-то босоногая девчонка, сунула ему в руки письмо и убежала так быстро, что он не успел даже разглядеть лица ее.

Званцев прочитал в письме следующее:

«Арефий Петрович!

Я молода и неопытна и боюсь шага, предпринять который меня заставляет горячее чувствок вам. Но вы благородный и умный, и я вверяю свою судьбу и тайну в ваши руки. Такие люди, как вы, неотразимо действуют на женское сердце. Я хороша собой и многих уже отвергла, все ожидая вас. Но вы горды и меня первую заставляете делать признание: да, я люблю вас уже давно и не в силах больше таиться от вас! Приходите завтра ровно в десять часов утра и ждите меня на скамейке на обрыве над Трубежем, что против монастыря, и там вы узнаете кто.

Любящая вас».

Несколько минут Арефий Петрович и Клавдия Алексеевна сидели молча и, отвернувшись друг от друга, рассматривали окрестности.

Вид наТрубеж и заливные луга за ним был действительно таков, что полюбоваться им стоило!

Арефий Петрович покосился на башенные часы и принялся посвистывать: они показывали без четверти десять. Незнакомка могла появиться с минуты на минуту.

— Вы бы прогуляться по кладбищу монастырскому прошли? — не выдержал наконец Званцев и обратился к своей соседке. — Там превосходные места есть! — Он кивнул головой на стену, тянувшуюся за их спиной.

— Это вам давно пора туда отправляться, Арефий Петрович! — язвительно ответила она. — Мне и здесь хорошо!

— Вы таки прошлись бы?… Там похороны сегодня интересные…