Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) Страница 27

Однако эти доводы Верой не воспринимались. Первая любовь пустила в ее сердце глубокие корни. Девочки проговорили почти полночи. Ни один довод не остался без внимания. Любочка хорошо знала характер Веры. Сопротивление Веры советам подруги становилось все слабее, все тише. И Вера вернулась в свою комнату, приняв совет Любочки.

— Не забудь, — сказала Любочка, прощаясь, — показать утром письмо Владимира матери. Она обязательно должна знать о письме и расторжении твоего обручения.

Вера была так измучена всем, что произошло этим вечером, что заснуть не могла. Без сна и отдыха ворочалась она в своей постели. Ее продолжали преследовать мысли, шедшие все по тому же кругу. Эта ночная работа ее измученного сознания сделала ее мягче по отношению к бывшему возлюбленному. Наутро, когда она очнулась от беспокойной, полной кошмаров дремоты, она была более чем убеждена следовать Любиным советам.

Глава пятнадцатая

На следующий день, сразу после завтрака, Вера уединилась с матерью в ее кабинете.

— Я принесла тебе письмо Владимира, которое получила вчера, — сказала Вера. — Пожалуйста, прочти его.

Впервые она дала матери прочесть письмо Островского. Мария Дмитриевна и не подозревала о катастрофе, так неожиданно обрушившейся на семью.

— Бедное дитя, — сказала она наконец, преодолев боль. — И ты должна такое пережить! Но что такое случилось между вами, что добрый и мягкий Владимир позволил себе написать такое письмо?

— К прошлому это событие не имеет отношения. Обвинять Владимира или защищать меня — это больше ни к чему. Ты видишь из этого письма, милая мама, что между нами все кончено. Я должна его забыть, и я его забуду!

Но страдающее материнское сердце так просто не успокоишь. Госпожа Громова забросала свою дочь вопросами, чтобы понять ход событий, приведших к несчастью. Вера не хотела ничего объяснять. Она постоянно повторяла одно и то же: очевидно, она и Владимир не подходят друг к другу. Лучше, что это произошло сейчас, чем позже. После того, что случилось, ее любовь угасла. Она просила мать только об одном — не сочувствовать ей, а имя Владимира ей больше не напоминать. Во время этого разговора Вера была спокойна и холодна, как статуя. Она выглядела бледной и измученной, но ее лицо выражало упрямую решительность и красноречивее всех слов говорило, что с прошлым покончено. Мать слишком хорошо знала свое дитя, чтобы понять, что Вере достанет силы поступить так, как она решила.

После того как Вера ушла, госпожа Громова глубоко погрузилась в раздумья. И все равно не поняла, что произошло. Но Мария Дмитриевна не была женщиной, которая сверх меры теряется в бесполезных умозрительных рассуждениях. Не будучи женщиной особенно острого ума, она руководствовалась практической философией, которая до сих пор всегда ей помогала в жизни. Она больше смотрела в будущее, нежели в прошлое, и замечательно понимала в разных ситуациях жизни, как извлечь их полезные стороны. Изменить отношения ее дочери и Островского она уже не могла. Поэтому она вдвойне радовалась тому спокойному настроению, в котором видела Веру. Хладнокровие, с которым Вера, как ей казалось, переносит крушение ее надежд, давало повод думать, что она скоро забудет свое первое разочарование… И Мария Дмитриевна уже думала о другом претенденте на руку Веры.

Вера, казалось, за последние недели стряхнула с себя грусть и отбросила печальные воспоминания. Она была снова радостной и веселой, даже шаловливой… Но вспышки ее хорошего настроения были слишком громки и деланны, чтобы казаться натуральными. Она хотела обмануть саму себя. Ее интеллект и эмоциональные силы опьяняли ее, и она боялась остаться наедине с собой, боялась пережить вновь опасное столкновение противоречивых чувств. За этой маской сдержанности она скрывалась от семьи и внешнего мира.

К Борису Беклешову Вера проявляла сейчас любезность и предупредительность, которыми раньше его не баловала. И не оттого, что в ней возникла новая привязанность. Но Борис был самым умным и общительным в домашнем обществе и развлекал ее. Вследствие чего Борис не пропускал представившуюся возможность играть при ней роль молодого влюбленного и оказывать Вере знаки своей преданности и неизменных чувств. Все это, конечно, ей было так безразлично, что она могла слушать его только с усмешкой. И все же он был очень рад тому, что она на этом пути не останавливает его решительным «нет».

Госпожа Громова считала недопустимым, что Вера одна справляется со своим кризисом. Это грозило ответной реакцией, которую было бы трудно преодолеть, если начнется приступ меланхолии. Нужно было позаботиться о развлечении, чтобы дать мыслям ее дочери новое направление, а ее чувствам новую пищу. Время для этого было удачным, так как на Масленицу, перед долгим постом, петербургское общество устраивало серию балов и праздников, и они уже начались. Вере следовало принять в них участие.

Как раз на следующей неделе должен был состояться большой бал у княгини Комаровой, который обещал быть особенно блестящим, и танцующая молодежь ждала его с нетерпением. Княгиня была близкой подругой Марии Дмитриевны, и поэтому никаких трудностей в получении приглашения не было. И приглашение также и для юной дочери было немедленно и с большой радостью послано.

Вера светилась от восторга, когда мать сообщила об этом, и ее мысль снова поехать на бал и танцевать привела ее в восторг. Когда Борис попросил оставить для него мазурку, воспоминание о бале в Петергофе, где она была так счастлива с Владимиром, омрачило предстоящее удовольствие… Но прошлое нужно забыть… Она не хотела больше вспоминать о нем… Без колебаний она приняла приглашение Беклешова и находилась в радостном предвкушении праздника.

Вечером в день бала дворец Комаровых, расточительно освещенный, сиял подобно солнцу в ночном небе. На улице было светло, почти как днем. По ней тянулся необозримый ряд экипажей, доставивших сюда аристократическое общество Петербурга. В просторном вестибюле слуги в шубах дремали в ожидании разъезда гостей или рассказывали анекдоты о своих хозяевах.

На большой парадной лестнице на одинаковом расстоянии друг от друга стояли лакеи в нарядных обшитых галунами ливреях, неподвижные как статуи. В их живом обрамлении двигался поток прибывающих на бал и покидающих его гостей. Последние, раскланявшись с хозяйкой, предпочитали празднику ночной домашний покой. Свет был ярким, и при входе во дворец в его слепящих потоках колыхалась масса дам и господ.

Пожилые гости расселись за бесчисленными игорными столами, где они до званого ужина играли в ералаш и преферанс. В большом числе в этом кругу были представлены и дамы. Пожилые генералы, погруженные в тонкости преферанса, часто в отчаянии клали карты на стол, когда рядом возникал ярый диспут о том, почему кто-то играет бубнами, когда объявлены трефы.