Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) Страница 28

Пожилые гости расселись за бесчисленными игорными столами, где они до званого ужина играли в ералаш и преферанс. В большом числе в этом кругу были представлены и дамы. Пожилые генералы, погруженные в тонкости преферанса, часто в отчаянии клали карты на стол, когда рядом возникал ярый диспут о том, почему кто-то играет бубнами, когда объявлены трефы.

— Я поняла, дорогая Надя, — сказала одна из дам, — поглядев на твое лицо, что тебе больше подходят бубны.

— Прошу тебя, Евдокия, играй по выражению моего лица, но играй по правилам, — ответила строгая дама, очень рассерженная тем, что потеряла много взяток из-за ошибок партнерши.

И снова на короткое время наступила тишина. Как тихий шепот, слышалось шелестение карт. Вдруг князь Суворов, трубный голос которого пугал слабонервных дам, воскликнул подобно триумфатору:

— Браво, брависсимо! Это мы хорошо сыграли! Ваше превосходительство сохранили четыре взятки при полном мизере. Это будет стоить вам тысячу четыреста сорок пунктов штрафа!..

Его превосходительство радости не выразил.

Часть гостей, которые для карт были слишком молоды, но для танцев уже настолько стары, что были бы смешны, заполняли другие гостиные. Большие группы гостей и доверительные tete-a-tete сидели в уютных уголках и проводили время за остроумными и злоязычными замечаниями в адрес соседей.

Но центром праздника был огромный танцевальный зал. Вся самая красивая и элегантная женская половина молодежного Петербурга собралась здесь и кружилась в веселье и радости. Вид был прекрасен и соблазнителен и пленял многих уже не молодо выглядевших гостей.

Одной из достойных восхищения в этом богатом красивом венке была Вера Петровна Громова. Она выглядела прелестно в свои 16 лет, чему многие вокруг напрасно завидовали. Всей душой отдалась она радости танца. Неудержимо летела по зеркальному паркету, и чем бешенее, тем с большим удовольствием. Несмотря на увещевания матери, она не отдыхала. Вера была неистощима. Когда к ней приблизился Борис Бекле-шов, чтобы пригласить на мазурку, тень воспоминания, быстрая, как сама мысль, пробежала по ее милому лицу. Она вспомнила другую мазурку, при звуках которой другой однажды прошептал ей сладкие слова, наполнившие душу восторгом… Только на мгновение явилось это воспоминание… С новым пылом ринулась она в вихрь танца.

Мазурку, очень любимую и веселую, вел сын княгини. Для нее придумали много неожиданностей и забав, которые развлекали не только танцующих, но и многочисленных наблюдателей. В одной из дверей зала стоял генерал Беклешов, глубоко погруженный в наблюдение танца. Но если бы кто-нибудь проследил направление его взгляда, то убедился, что он следит только за одной парой, вызывавшей у него живейший интерес. Он не расслышал, как рядом с ним знакомый голос сказал:

— Смотрите-ка, Иван Павлович разыскал новую красавицу, которая поглотила все его внимание.

И только повернув голову, Беклешов увидел графа Островского, стоявшего рядом.

— Извините, Николай Михайлович, что я вас не сразу заметил. Но я был занят в высшей степени интересным наблюдением!

— Так, так. И на что указывают эти наблюдения, позвольте спросить?

— Они весьма касаются как меня, так и вас. Оставайтесь стоять на своем месте, чтобы ваша фигура не была заметна. Если вы нагнетесь, то увидите в углу зала парочку, усердно занятую разговором. Это вас заинтересует.

— Вы вызываете у меня любопытство, Иван Павлович, — и граф, наклонившись, посмотрел в указанном ему направлении.

То, что увидел граф Островский, настолько привлекло его внимание, что он надолго оставался в согнутом положении.

— Ваш сын и Вера Петровна, кажется, стали хорошими друзьями, хотя она в этом разговоре ведет себя несколько пассивно, — заметил граф, распрямившись. — Полагаете, Иван Павлович, что мы близки к исполнению нашего желания?

— Насколько мне известно конфиденциально, вопрос будет решаться этой ночью. Утром я надеюсь сообщить вам благоприятное известие.

— В самом деле? А я уж чуть не перестал надеяться, — радостно ответил Островский. — Вы, Беклешов, — волшебник. Для вас, кажется, нет ничего невозможного. Впрочем, этому результату мы оба можем порадоваться, и вы, может быть, еще больше, чем я, так как вы обретаете молодую прелестную невестку и мою вечную благодарность.

К концу этого разговора Борис и Вера прошли мимо них, и, возможно, они слышали, как Борис сказал своей партнерше:

— Своим «да» вы делаете меня счастливейшим человеком под солнцем. Я буду всегда любить вас и поклоняться вам!

Итак, кажется, Борис своим упорством добился цели. В головокружении танца Вера отдала свою свободу, и этот шаг решил ее судьбу. Но что стоила эта свобода, когда избранник ее сердца был для нее навсегда потерян? Жизнь представлялась ей безнадежной. Годилось любое средство, чтобы заглушить ее боль, чтобы положить конец нынешнему существованию. И разве Борис не годился для этого не хуже, чем любой другой?

Между тем сразу исчезло волшебство бала. Она протрезвела… Душным, тяжким казался ей воздух, которым она дышала… У нее появилось ощущение огромной, выпавшей на ее долю несправедливости… Но жребий брошен. Пути назад она не видела и не хотела видеть. Она пришла на праздник свободной, чтобы вернуться домой плененной. Таков был неумолимый жребий судьбы.

С этого момента время на балу тянулось угнетающе медленно. Свет и шум стали невыносимы, и она едва дождалась минуты избавления. Наконец, вернулись домой. Вера проводила мать, к ее большому удивлению, в спальню.

— Мама, — сказала она без предисловий и с ледяным спокойствием, — на балу я обручилась с Борисом Ивановичем.

— Ты обручилась, мое дитя? — спросила мать после долгой паузы, потеряв от удивления дар речи. — Почему так быстро, так неожиданно?

— С Владимиром все покончено. — Это были всегда одни и те же слова, которые она повторяла. Она слегка вздрогнула, и это выдало ее возбуждение. — И тогда я себе сказала: «Ты возьмешь первого лучшего, который тебя захочет…» Борис Иванович сегодня был этим первым лучшим… и я сказала «да». Ты ведь против него не возражаешь?

— Конечно, нет. Он Мне даже очень приятен. Но эта торопливость…

— Никакой торопливости, мама. Я лишь сделала то, что решила. Только не думала, что так быстро представится возможность. Сейчас я себя связала и, по меньшей мере, не нарушу своего обещания.

Она остановилась. Потом сказала после короткой паузы:

— Сейчас поздно. Если ты не возражаешь, я пойду спать. Я смертельно устала. Завтра в час Борис придет просить твоего и папиного благословения.

Она обняла мать и, не сказав больше ни слова, ушла.