Анн Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама Страница 28

Прилюдно никто не посмел бы сказать, но шепотом обсуждали все, в том числе и Ортанс: блеск салона на Новой улице Людовика Святого, где все вращалось вокруг этой странной пары — немощного поэта и прелестной сироты, на которой он женился, — затмил даже приемы в отеле Рамбуйе.

Все это было совсем недавно, и Анжелика еще прекрасно помнила пышную королевскую свадьбу в Сен-Жан-де-Люзе; так что они с Франсуазой принялись обсуждать общих знакомых. Маркиз д'Армантьер, д'Юмьер, Жарзе, Мере, де Бар, другие… Оказалось, мадам де Навай, в девичестве Сюзанна де Бодеан, назначенная фрейлиной королевы Марии-Терезии, была крестной матерью Франсуазы и ее кузиной. Она приходилась дочерью мадам де Нейан, сварливой тетушки, взявшей на себя заботу о Жанне де Кардилак, супруге Констана, в редком для нее приступе здравомыслия захотевшей, чтобы дочь Жанны была крещена в католической вере, как и она сама.

— Но мне казалось, что мадам де Навай еще слишком молода, чтобы быть вашей крестной матерью, — заметила Анжелика.

Франсуаза д'Обинье улыбнулась той полуулыбкой, которая означала, что речь пойдет о неприятных воспоминаниях детства.

— Действительно, она была тогда маленькой девочкой, а я — младенцем нескольких месяцев от роду. Но все те добросердечные дамы, что взяли на себя обязанность помогать моей матери в обмен на обещание, что она больше не позволит мужу приблизиться к себе, решили, что она предала их, и не захотели брать на себя перед Богом ответственность за меня. Чуть позже, еще будучи ребенком, я провела несколько лет со своей кузиной-крестной, а ее мать, моя тетка де Нейан, заставляла нас работать в поле и пасти индюшек: она была на редкость скупой. Мы надевали маску и перчатки, чтобы не испортить цвет лица и кожу.

Госпожа Скаррон надеялась, что ее кузина, получившая новое назначение и большое влияние, сможет добиться для нее возобновления пенсии, которую королева-мать выдавала поэту Скаррону. В те годы, когда он оказался один на один со своими бедами, в абсолютной нищете, друзья выхлопотали для него пенсию у королевы Анны Австрийской, ставшей к тому времени регентшей. Он отблагодарил королеву, написав для Бургундского отеля[24] комедию «Жодле, или Хозяин-слуга», сделавшую его знаменитым.

Пытаясь объяснить драму своего детства, Франсуаза д'Обинье рассказала, что для ее матери, Жанны де Кардилак, муж, этот ужасный Констан, был всем! Чтобы вновь встретиться с ним, следовать за ним, не терять его более, эта женщина продемонстрировала удивительную смелость и мужество — она бросилась к ногам кардинала Ришельё, умоляя освободить Констана, а потом отправилась в опасное путешествие по Атлантическому океану на его поиски.

Из-за него она решилась на безумное существование: унижение, нищету, постоянную тревогу. Впрочем, вряд ли она замечала свои беды.

Жанна, дочь дворянина, сделавшего военную карьеру, вышла замуж за Констана в семнадцать лет. Ее отец был комендантом крепости Шато Тромпет в Бордо, куда сорокадвухлетний Констан д'Обинье был брошен за долги.

— Да, он, как и его отец и мой дед, Агриппа, был элегантным красавцем, соблазнителем и казался человеком большого ума благодаря прекрасным речам. Можно было понять дочь тюремщика, которая была им очарована настолько, что забыла о нормальной жизни, а дети отошли для нее на второй план.

Жизнь Жанны де Кардилак состояла из переплетения забот о пропитании с паникой и постоянной тревогой за судьбу Констана. Бесконечные просьбы и мольбы вошли у нее в привычку. Именно от этого больше всего страдала ее дочь Франсуаза: вернувшись в Ньор, она была вынуждена или одна, или вместе с матерью смешиваться с толпой просителей, толкавшихся у дверей монастыря в надежде получить миску супа или — но такое было редко — продукты, которые приносили благотворители. Вдобавок ко всему приходилось сносить косые взгляды и пересуды родных, среди которых были и д'Обинье, и родственники-протестанты по линии Виолетты де Мюрсе, достойной дочери великого Агриппы.

Мадам Скаррон умолкла, и Анжелика почувствовала, что та готова — нет, не пожалеть, но подивиться тому, что так долго и непринужденно говорила о вещах, разговаривать о которых, несомненно, всегда избегала.

Анжелика заметила, что постепенно становится похожей на Франсуазу. Ей уже не хотелось ни с кем делиться своей историей, не только из-за врагов, но и из-за того, что эта история никому не была интересна. О своих воспоминаниях она могла говорить лишь шепотом — ее словно накрыла вуаль молчания, и не было надежных людей, способных выслушать эти воспоминания. Она чувствовала, что с Франсуазой было то же самое. Казалось, ей было не по себе от того, что она нарушила обет молчания, который наложила на себя еще в детстве. Анжелика поняла, как опасны робость и закрытость, доведенные до крайности, ибо они вынудили Франсуазу умолкнуть навсегда и породили сплетни и клевету в ее адрес, превратившиеся со временем в несмываемые пятна на ее репутации.

Анжелика сказала:

— Не жалейте о том, что доверились мне, мадам. Бывают такие случаи, когда более глубокое знание наших друзей помогает нам лучше понять собственное положение и разгадать козни наших врагов. Видите ли, я поселилась в Тампле оттого, что муж мой в Бастилии и поднимается вопрос о процессе по обвинению его в колдовстве…

Анжелика оценила выдержку молодой вдовы — единственной ее реакцией на подобное заявление был лишь легкий кивок головы, означающий интерес и сочувствие. Другие, услышав слово «колдовство», менялись в лице, а некоторые вовсе бледнели.

Но Франсуаза Скаррон сказала только, что сама она или ее горничная Нанон Бальбьен, которую Анжелика, должно быть, уже видела — та время от времени заходила к хозяйке, чтобы сообщить новости о распродаже имущества из дома Скарронов на Новой улице Людовика Святого, — могли бы присмотреть за маленьким Флоримоном, если Анжелике нужно будет отлучиться для беседы с адвокатом или заниматься всем тем, что потребует от нее судебный процесс: всеми необходимыми встречами и тому подобным.

Ее предложение тронуло Анжелику, и она почувствовала облегчение. Она оставляла сына одного, только когда навещала Раймона в обители иезуитов или же отправлялась на воскресную мессу; по возвращении она чаще всего заставала его в слезах, вопящим от гнева. Так что она с жаром поблагодарила Франсуазу Скаррон. На этом они расстались, обе обретя душевное равновесие.

Теперь, когда судьба мужа зависела не от нее, Анжелика, как это уже бывало раньше, положилась на волю провидения.

Несмотря на все страхи, беременность развивалась нормально. Ребенок рос, но это не очень сказывалось на ее фигуре. Мамаша Кордо уверяла, что надо ждать девочку, да к тому же еще и притворщицу — раз она ведет себя так, словно ее нет.