Вера Крыжановская - Торжище брака Страница 30

Обширные комнаты приняли теперь печальный и заброшенный вид. С дверей были сняты портьеры, окна обнажены, цветочные горшки пусты. Свернутые в трубки ковры составили в один угол, а на столах и этажерках в беспорядке лежали и стояли статуэтки, ценные вазы, люстры, картины и тысяча других предметов, составлявших некогда гордость роскошного дома.

Среди этой беспорядочной обстановки, напоминающей какой-то магазин, прохаживалась одетая в траурное платье Тамара, отдавая приказания и делая кое-какие заметки. Шуршание шелкового платья заставило ее повернуть голову. С крайним удивлением она увидела Надю, которая со страшно взволнованным видом бросилась к ней на шею. Несколько минут они молча стояли обнявшись. Затем Кулибина громко вскричала.

— Бедная!.. Бедная моя Тамара! Откуда взялись у тебя силы перенести такое несчастье?.. И как ты изменилась!.. Скажи, не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

— Благодарю, добрая Надя, за твое посещение, доказывающее твою любовь ко мне. Теперь все уже сделано. К тому же я не одна: мне во всем помогает крестный отец. Что же касается сил — молодая девушка печально улыбнулась, — то их черпают в самом же несчастье, которое вынуждает быть энергичной.

— Скажи, пожалуйста, правду ли говорят, что твоя свадьба расстроилась? — после некоторого колебания спросила Надя.

— Да, правда.

— Анатолий Павлович нарушил свое слово? Какой негодяй!

— Боже мой! Его поступок весьма естественен. Как большая часть современных людей, он смотрел на брак как на коммерческую сделку, которая должна была доставить в его распоряжение известную сумму. Когда одна из сторон оказалась не в состоянии выполнить возложенных на нее условий, другая нарушила договор — это очень просто и ясно, как Божий день! Но перестанем говорить об этом! — При этих словах выражение ледяного презрения скользнуло по лицу Тамары. — Из всех потерь, перенесенных в последнее время, потеря Анатолия Павловича менее всех волнует меня. Разве можно сожалеть о человеке, которого уже не уважаешь?

Надя недоверчиво и удивленно посмотрела на нее, но не ответила ни слова. Поговорив еще немного, она простилась, извиняясь, что не может дольше остаться, так как ей необходимо сделать еще несколько визитов.

В этот же самый день Мажаровская, старая подруга покойной Люси, праздновала день своего рождения. Гостиная ее была битком набита гостями, и оживленный разговор, естественно, вращался вокруг последней новости дня: разорения Ардатова.

— Он сам кругом виноват! Я не раз предсказывал ему подобный конец, — говорил один старый генерал. — Надо быть совершеннейшим дураком, чтобы бросаться в такие рискованные операции и так слепо доверяться Аруштейну!

— Но кто же, кроме него, согласился бы платить такие безумные проценты? — заметил какой-то молодой чиновник министерства финансов. — Но одно безумие влечет за собой другое! Когда позволяют себе вести такую княжески роскошную жизнь, не имея на то средств, то неизбежно в конце концов приходят к нищете.

— И все это ради театральной принцессы, которую он сделал своей женой и заставил принимать, — сказала одна старая увядшая дева, пользовавшаяся заслуженной славой за свой злой язык. — Просто невероятно, сколько эта особа тратила на свои туалеты! Но как бы она ни одевалась, в ней всегда видна была актриса. И подумать только, что из-за подобной женщины он до смерти замучил свою первую жену — чудное и добродетельное создание! — прибавила она, возводя глаза к небу.

— Кстати, mesdames, знаете ли вы, что Тарусов благородно ретировался? Воображаю себе отчаяние Тамары!..

— Это хороший урок для гордячки, которая всегда была мне антипатична своим напускным видом святой добродетели, — сказала хозяйка дома. — Ну, теперь она опустит нос, когда придется бегать по урокам, поступить в гувернантки или сделаться компаньонкой. Но куда пропал Этель Францевич? Он, наверное, знает все подробности смерти Люси… А! Вот и он, наконец… Теперь мы все узнаем!

Выбритый, напомаженный и надушенный, дыша полнейшим самодовольством, Пфауенберг раскланялся с хозяйкой дома и обменялся рукопожатием с некоторыми из гостей.

Он сел и, не отвечая на град вопросов, которыми засыпали его со всех сторон, попросил позволения закурить. Зажигая папироску, он с улыбкой наблюдал нетерпение общества.

— Не мучайте нас, Этель Францевич! — вскричала Мажаровская. — Я уверена, что вы знаете все подробности смерти Ардатовой. Я слышала, по крайней мере, двадцать версий! Правда ли, что она покончила самоубийством?

— Совершенно верно. Она повесилась на балдахине своей кровати!

— Фи! Вот род смерти, который я бы никогда не выбрала. Должно быть, у нее был ужасный вид!

— Что вы хотите? Бедной Ардатовой некогда было выбирать. Она столько была должна в магазине Лувра! И когда все счета модисток и поставщиков промелькнули в ее уме, она только и думала, как бы избегнуть всех этих требований. И, кроме того… — злая насмешка зазвучала в голосе Пфауенберга, — Б-ский, конечно, не остался бы ей верен! Одним словом, надо было как можно скорее умереть.

— Лишь бы Тамара Николаевна не последовала ее примеру после такого поспешного отступления Тарусова, — заметил какой-то молодой офицер. — Конечно, он поступил умно, и ему надо благодарить Бога, что этот крах не случился на шесть недель позже! Но все-таки он очутился в не очень-то ловком положении!

— Вовсе нет. Я видел его вчера, и он рассказал, что в самый день похорон решительно объяснился с молодой девушкой и сказал, что не женится на ней. Между нами, она никогда не была подходящей партией для Тарусова, и он был бы безумцем, если бы взвалил на свои плечи весь этот лазарет. Конечно, от души жаль Тамару Николаевну! Свидание с ней произвело на меня глубокое впечатление.

— Вы ее видели? Когда? Что она вам сказала? — раздались со всех сторон голоса.

— Я приехал сюда прямо от м-ль Ардатовой. Она теперь как тень самой себя. Во-первых, она со слезами на глазах благодарила меня за посещение, а потом мы стали говорить о Тарусове. В страшном отчаянии она умоляла привести к ней Анатолия Павловича, так как не может жить без него. Я был ужасно взволнован и обещал все, чтобы только успокоить ее, хотя это совершенно невозможная вещь! Анатолий не хочет и слышать о ней. Он хлопочет о переводе, а пока взял отпуск и едет в Москву к родным.

Завязался общий разговор. Каждый из присутствующих считал себя вправе беспощадно критиковать жизнь, поступки и прошлое Ардатова и его семейства, но никто не вспомнил об услугах, оказанных им многим и о приятных часах, проведенных под его гостеприимной кровлей. Никто не подумал, что желание развлекать и угощать их играло чуть ли не главную роль в этом несчастье, в котором упрекали теперь, как в каком-то преступлении, Ардатова.