Трейси Шевалье - Дева в голубом Страница 30

— Но ведь я шатенка, месье, — запротестовала я.

— Медные, — упрямо повторил он.

— Да с чего вы взяли?

Я намотала на палец прядь волос и скосила глаза. У меня перехватило дыхание. Он прав: медные прожилки. Но ведь еще сегодня утром, когда я смотрелась в зеркало, ничего похожего не было. Раньше, случалось, под солнцем волосы у меня немного рыжели, но никогда так быстро и так ярко.

— А что такое la Rousse? — агрессивно спросила я.

— Это местное слово. Так называли девушек с волосами медного цвета. Ничего обидного в том нет, — поспешно добавил он. — Скажем, Святая Дева была la Rousse, потому что считалось, что у нее медные волосы.

— Ясно. — У меня кружилась голова, тошнило, хотелось пить — все одновременно.

— Послушайте, мадам, — месье Журден облизнулся, — если хотите поработать здесь… — Он указал на соседний стол.

— Нет-нет, спасибо, — забормотала я, — там мне вполне удобно.

Месье Журден кивнул, судя по виду, он был доволен, что ему не придется соседствовать со мной.

Я начала с места, на котором остановилась, но постоянно отвлекалась на изучение собственных волос. В конце концов я призвала себя к порядку: как есть, так есть, Элла, ты тут изменить ничего не можешь. Занимайся тем, зачем пришла сюда.

Работала я споро, понимая, что неожиданного расположения, проявленного месье Журденом, надолго не хватит. Я оставила попытки разобраться в деталях — за что и в каком размере взимались налоги — и сосредоточилась на именах и датах. По мере приближения к финишу я все больше впадала в уныние и даже начала заключать сама с собой небольшие пари, чтобы не бросить все это занятие: на следующих двадцати страницах непременно попадется какой-нибудь Турнье; через пять минут я обязательно наткнусь на это имя.

Я сердито перевернула последнюю страницу: это был отчет о налогах некоего Жана Марселя, и содержалась в нем одна-единственная запись, связанная с chвtaignes, — на это слово я то и дело натыкалась в compoix. Каштаны. Такого цвета теперь у меня волосы.

Я сунула книгу назад в ящик и медленно поплелась в кабинет месье Журдена. Он по-прежнему сидел у себя за столом, быстро выстукивая что-то двумя пальцами на старенькой пишущей машинке. Он наклонился, и из вырезa рубахи у него выскользнула серебряная цепочка — болтающийся на ней брелок звякнул о клавиши. Месье Журден поднял голову и, поймав мой взгляд, тщательно протер брелок большим пальцем.

— Это крест гугенотов, — пояснил он. — Видели когда-нибудь?

Я отрицательно покачала головой. Он дал мне его рассмотреть. Это был квадратный крест, снизу к нему была прикреплена голубка с расправленными крыльями.

— Voilà.[39] — Я поставила ящик к нему на стол. — Спасибо, что позволили посмотреть.

— Нашли что-нибудь?

— Нет. — Я протянула ему руку: — Merci beaucoup, monsieur.[40]

— Au revoir, la Rousse, — вяло ответив на рукопожатие, бросил он мне вслед.

В Лиль было возвращаться поздно, и я остановилась на ночь в одной из двух деревенских гостиниц. После ужина я попыталась дозвониться до Рика, но дома никто не ответил. Тогда я позвонила Матильде, которая оставила свой номер телефона и вырвала у меня обещание во что бы то ни стало сообщить ей последние новости. Узнав, что я ничего не добилась, Матильда сильно расстроилась, хотя и знала с самого начала, что шансов у меня немного.

Я, в свою очередь, поинтересовалась, как удалось смягчить месье Журдена.

— О, я просто заставила его почувствовать себя виноватым. Пришлось напомнить, что вы интересуетесь гугенотами, а он сам из гугенотской семьи, для точности — потомок одного из инициаторов бунта в Камсаре. Если не ошибаюсь, его звали Рене Лапорт.

— А-а, так, стало быть, все дело в гугенотах?

— Ну да. А чего вы ждали? Не надо судить его слишком строго. Дочь Журдена три года назад убежала с каким-то американцем-туристом. Больше того, он оказался католиком! Не знаю уж, что потрясло его больше — то, что он американец, или то, что католик. Сами видите, как эта история по нему ударила. До того он был хорошим, толковым работником. В прошлом году меня посылали к нему на помощь, разобраться с архивом.

Вспомнив помещение, набитое книгами и бумагами, я ухмыльнулась.

— Что в этом смешного?

— А вы когда-нибудь заглядывали в кабинет в глубине здания?

— Нет, Журден сказал, что потерял от него ключ, к тому же там все равно ничего нет.

Я описала ей истинное положение дел.

— Merde![41] Я так и знала, что он что-то скрывает! Надо было быть более настойчивой.

— Так или иначе, спасибо за содействие.

— Да о чем тут говорить. — Матильда помолчала. — А теперь скажите, кто такой Жан Поль?

Я покраснела.

— Библиотекарь в Лиле, городке, где я живу. А вы его откуда знаете?

— Он звонил мне нынче.

— Вам?

— Ну да. Интересовался, нашли ли вы то, что искали.

— Ах вот как?

— Это вас удивляет?

— Да. А впрочем, нет. Не знаю. И что же вы ему ответили?

— Посоветовала обратиться непосредственно к вам. Забавный тип.

Я поежилась.

Дорога в Лиль, вьющаяся вдоль Тарна по ущельям, оказалась не менее живописной. Но день выдался серый, и настроение у меня было под стать ему. От множества поворотов меня даже стало подташнивать. Под конец я уже спрашивала себя, зачем вообще затеяла все это предприятие.

Рика не оказалось дома, и по его рабочему телефону никто не отвечал. Дом казался безжизненным, я бродила по комнатам, не в силах заставить себя ни почитать, ни посмотреть телевизор. Долгое время я простояла в ванной перед зеркалом, разглядывая волосы. Мой парикмахер в Сан-Франциско давно уговаривал меня перекрасить волосы в каштановый цвет, полагая, что он пойдет моим карим глазам. Я неизменно отказывалась, но теперь, получается, он добился своего: волосы мои становятся рыжими.

Ближе к полуночи я начала волноваться: что, если Рик опоздал на последний поезд из Тулузы? Домашних телефонов его коллег у меня не было, а у кого еще его искать? Да и вообще мне было не с кем связаться, не от кого услышать слова ободрения и поддержки. Я мельком подумала, не позвонить ли Матильде, но было уже слишком поздно и не так мы близки, чтобы беспокоить ее в полночь.

В конце концов я набрала номер матери в Бостоне.

— А ты уверена, что он не говорил тебе, куда собрался? — повторяла она. — А ты куда ездила? Ты уверена, что уделяешь ему достаточно внимания?

Ее совершенно не интересовали мои генеалогические исследования. Семья Турнье не была ее семьей; художник из Севена и вообще Франция ничуть ее не занимали.