Герман Воук - Марджори в поисках пути Страница 31

Мистер и миссис Моргенштерн, однако, разочарованно относились к новой идее их дочери. Отец казался опечаленным.

— Неужели моя дочь, — говорил он, — должна работать продавщицей нижнего белья? Неужели дома так плохи дела?

Миссис Моргенштерн утверждала, что глупо со стороны Марджори работать в универмаге, когда она могла бы заработать больше денег с меньшими усилиями в офисе своего отца. Марджори не могла как следует объяснить родителям, что «Арнольд Импортинг Компани» казалась ей черной ямой, которая поглотит ее навсегда, как только она упадет в нее.

Она говорила:

— Я думала, вы хотите, чтобы я была полезной, зарабатывая себе на жизнь…

— Ты не знаешь, что с тобой происходит, — отвечала мать. — Ты делаешь все задом наперед. Ты стенографистка. Папе нужна еще одна девушка на это место. Двадцать долларов в неделю. А так ты работаешь, как лошадь, за двенадцать долларов в неделю за прилавком у Гормана.

— Неужели ты не понимаешь, что работа на папу не будет считаться, не будет ничего значить? — сердито удивлялась Марджори.

Миссис Моргенштерн закатывала глаза к потолку.

— Если бы я закончила колледж, я бы поддержала тебя. Когда я училась в школе, двадцать было на восемь больше, чем двенадцать.

Стоило больших усилий заставлять себя услышать будильник и идти в универмаг, а поскольку добродетель Марджори оставалась непризнанной, ее положение становилось еще тяжелее. В следующий понедельник она пришла уже раздраженной от спора с матерью за завтраком. В этом споре она в конце концов дошла до восклицания, что стать стенографисткой в фирме отца означало судьбу, которой она больше всего боялась. Мистер Мередит, имевший обыкновение, сверкая своей фальшивой улыбкой, набрасываться на Марджори за столбами и углами, особенно когда она была груба с каким-нибудь невыносимым покупателем, выбрал это утро, чтобы сделать ей чрезвычайное количество выговоров. Кроме того, девушка, которая болела свинкой, вернулась на работу и проявила ревность, страх и ненависть по отношению к Марджори. Она посмеивалась над ее ошибками, сердито ворчала, когда та опиралась о прилавок, чтобы отдохнуть, и постоянно скулила и хныкала, что кто-то перепутал весь товар и теперь в нем невозможно навести порядок. Девушку звали Виолой. Она была толстой, несимпатичной, короткая верхняя губа ее приподнималась над двумя большими передними зубами.

Обед в кафетерии для продавцов — жирные фрикадельки и спагетти — был не по вкусу Марджори, которая плохо себя чувствовала. После обеда мистер Мередит почему-то изменил своей обычной манере и стал ходить вокруг Марджори, любезничая. Он заговорил с ней о своих занятиях йогой, порекомендовал пару книг и намекнул, что, может быть, она захочет пойти с ним на занятия его группы. Он все говорил и говорил без умолку, подавляя Марджори зловонным дыханием и запахом мяты. Голова у нее разболелась так, как будто в нее вонзили томагавк. Рядом за прилавком толстушка Виола смотрела все свирепее и свирепее; наконец она подошла и разразилась злыми слезами. Она жаловалась мистеру Мередиту на беспорядок в товарах, который наделала Марджори. Разговор их происходил за углом прилавка. Это был последний раз, когда Марджори видела их обоих. Она покинула этаж, пошла к своему шкафчику, взяла пальто и вышла на солнечный свет. С тех пор Марджори даже не делала покупок у Гормана. Но она помнила мистера Мередита и Виолу многие годы с чрезвычайной живостью, будто полжизни с ними проработала.

Моррис Шапиро сказал в тот вечер Марджори, бредя с ней домой из кино:

— Дело в том, что тебе не нужны деньги. Когда они тебе нужны, то Виолы и мистеры Мередиты сразу же становятся мелочами жизни.

— Мне нужны деньги, — не согласилась Марджори. — Очень сильно.

— Не так сильно, как они нужны тому, кому нечего есть, — сказал Морис. — И это единственный признак, который определяет хорошего продавца.

— Ну, я не побеждена. Я все же не собираюсь работать у своего отца. Должен быть какой-то другой выход.

— Мардж, ты хорошая стенографистка?

— Прекрасная машинистка. В стенографии я никогда не была сильна.

— Как бы тебе понравилась работа в больнице? В приемном отделении моей больницы есть вакансия. Я совершенно уверен, что тебя возьмут — ты респектабельна, а это важно…

Марджори взглянула на Шапиро, идущего рядом с ней в мешковатом твидовом костюме, без головного убора. Этот бледный, полный, ничем не выдающийся доктор был, конечно, не Ноэль, ни внешним видом, ни разговором. Но у него было свое обаяние. Он был мужественным, самоуверенным и добрым. Если бы Ноэль не предвосхитил Морриса такой пророческой карикатурой, сейчас дела между ними могли бы идти совсем по-другому, подумала она. Как этот злодей мог предвидеть доктора с усами по имени Шапиро?

— Это было бы очень странно — работать в том же месте, что и ты. Ты, вероятно, совсем разочаруешься через неделю.

— Я не разочаруюсь, если ты не справишься. Тебя уволят, вот и все.

Она некоторое время шла рядом с ним молча.

— Хорошо. Я готова попробовать, — сказала она.

Работа в больнице оказалась идеальной для Марджори. Она продолжалась с восьми утра до двух часов дня; не требовалось ничего, кроме печатания, подшивания бумаг и оказания помощи оператору коммутатора. Зарплата была небольшая — десять долларов в неделю, но зато время после обеда было свободным для посещения аптеки, и это казалось особенно важным.

Однако постепенно ее страсть к аптеке как-то померкла, а интерес к Моррису Шапиро увеличился. В своем белом мятом халате с короткими рукавами, натертыми до ярко-розового цвета, он был доктором по призванию, а не просто по долгу службы; и в этом было его очарование. Часто, когда заканчивалась ее работа, она обедала с ним; они сидели, пили кофе и разговаривали, и последние театральные сплетни казались не такими уж важными, их можно было спокойно отложить на завтра.

Он был по природе исследователем. В больнице, где продолжительная тяжелая работа была само собой разумеющейся, Морриса Шапиро считали почти маниакальным тружеником. Марджори стала интересовать его работа. Но ей пришлось долго дразнить его, прежде чем он поверил, что она действительно хотела о ней знать. Как только он начинал рассказывать, он говорил пространно, наполовину забывая о Марджори, его лицо оживлялось, а глаза зажигались. Было текущей практикой, объяснял он ей, в случае незаживающих переломов класть в пролом куски кости из другой части тела пациента. Моррис действовал по оригинальной методике, используя в подобных случаях кости не пациента, а других людей. Он добился поразительного успеха и надеялся в конце концов написать монографию, которая бы изменила хирургическую практику в этой области.