Жюльетта Бенцони - Тибо, или потерянный крест Страница 37

— Я ведь еще увижу вас, правда?

— Если Богу будет угодно! Но если он этого не захочет, знай, что я всегда буду любить только тебя!

Часом позже Тибо и Ариана выехали из Иерусалима через ворота Давида — с этой стороны можно было покинуть крепость, не пересекая весь город, а затем двинулись на север и свернули на дорогу, ведущую в Наблус.

Зеленая долина Наблуса, лежащая у подножия Самарийских гор — древнее место Сихем, — была одним из тех благословенных уголков, где красота пейзажа гармонично соединяется с щедростью природы, и между синим небом и светлой землей появляется зеленая чаша, теплый и спокойный оазис, где путнику хочется остановиться и где душа ищет отдыха. Смоковницы, оливы, лавры, лимонные и апельсиновые деревья в изобилии росли вокруг белых домов с террасами или куполами, стоящих в подвижной тени пальм.

Жилище вдовствующей королевы Иерусалима возвышалось над городом: ее дворец был расположен там, где начинались склоны горы Гаризим, некогда центрагностической и аскетической религии самаритян. В прошлом веке, после взятия Иерусалима, Танкред де Отвиль, которому предстояло впоследствии стать князем Антиохии, выстроил там замок на сицилийский лад: наполовину укрепление, наполовину дворец, — и второе его назначение возобладало над первым, когда король Амальрик подарил Наблус молодой жене. Он перенес туда часть сокровищ, составлявших сказочно богатое приданое византийской принцессы. Это был весьма благоразумный шаг, поскольку Аньес, вернувшаяся в Иерусалим после его кончины и первым делом поспешившая изгнать из города ту, которая теперь носила корону, такую желанную для вдовы, все же не посмела потребовать, чтобы разграбили владения Марии, прекрасно зная, что Бодуэн и Раймунд Триполитанский, в то время регент королевства, решительно этому воспротивятся.

И потому, когда после двух дней путешествия, во время которого ее спутник, как мог, оберегал ее, Ариана приблизилась к замку бывшей государыни, ей почудилось, будто она оказалась в раю. Покои Марии во дворце выглядели роскошно благодаря восточному изобилию ковров, драпировок и подушек. Но здесь во всем — в мраморных плитках пола, изображавшего усыпанный цветами луг, в настенных мозаиках, на которых длиннокрылые ангелы взирали на Богоматерь в лазурно-золотых одеждах, с отсутствующим взглядом представляющую для поклонения торжественно благословляющего Младенца Иисуса, в порфировых колоннах, поддерживающих усыпанный звездами свод, соединявшийся с портиком, за которым виднелся сад с лавровыми и апельсиновыми деревьями, где пел фонтан, — во всем этом было сосредоточено поистине византийское великолепие. И сама королева Мария словно сошла с одной из этих мозаик. По византийскому обычаю она была одета в длинное и роскошное темно-пурпурное платье с богатым золотым шитьем и высоким, закрывавшим шею воротом, с просторными рукавами на подкладке из золотой парчи, ниспадавшими до земли, но соскальзывавшими к плечу, когда она поднимала унизанную тяжелыми браслетами руку. Голову охватывал обруч с жемчугом и аметистами, такими же, какие украшали ее пектораль. Две длинные гладкие черные пряди обрамляли лицо с удивительно правильными чертами, разглядеть которые было возможно, лишь оторвавшись от завораживающего созерцания огромных темных иконописных, но при этом ярко блестевших глаз.

Однако на этом вся ее величественность и заканчивалась. Двадцатишестилетняя племянница басилевса была полной жизненных сил молодой женщиной. Когда пухлая дама, чьим заботам поручил Тибо и его спутницу суровый пожилой камергер, привела их к ней, Мария играла с бело-рыжей собачкой — та, захлебываясь от восторга, кидалась за палочкой, которую бросала ей хозяйка. Встречая гостей, королева приняла подобающий вид, но было совершенно ясно, что она рада их появлению, как радуется всякой весточке из Иерусалима, потому что в этой прекрасной стране и в этом роскошном жилище Мария Комнин отчаянно скучала. Как истинная гречанка, она любила музыку, танцы, праздники, поэзию и молодость — все то, чего лишало ее положение вдовствующей королевы и что заменил собой суровый церемониал, где самое большое место было отведено молитвам и религиозным обрядам.

Королева, усевшаяся на высокое кресло из слоновой кости, встретила их с тем большей радостью, что хорошо знала Тибо.

— Господин де Куртене! — воскликнула она. — Чему я обязана радостью видеть у себя верного и неразлучного спутника нашего государя Бодуэна, храни его Господь?

— Письму, собственноручно им написанному.

Юноша опустился на колени (Ариана тотчас последовала его примеру) и протянул ей послание, запечатанное малой личной печатью, которое бдительная дама, приведшая их, а теперь стоявшая на страже возле кресла, потянулась было перехватить, — правда, нерешительно, — но Мария ее опередила:

— Евфимия, это послание от самого короля, и предназначено оно мне! И не делайте такое лицо! Вы прекрасно знаете, что мой пасынок не снимает перчаток.

Сломав восковую печать, она развернула пергамент и, пробежав его глазами, опустила на колени.

— Поднимитесь оба! Евфимия, король поручает нашим заботам эту девушку, желая уберечь ее от домогательств одного из высокопоставленных придворных. Он говорит, что она недолгое время пробыла при его матери, что она хорошо играет на лютне и изумительно вышивает...

— И вы считаете, что недолгое пребывание в окружении этой женщины делает ее достойной служить такой знатной госпоже, как вы? — возмутилась дама. — Король, должно быть, потерял рассудок. Нам не нужны подобные девицы!

— Успокойся, Евфимия! Успокойся и помолчи! Его Величество пишет также, что она ему очень дорога и что нигде она не будет в такой безопасности, как в моем доме. Стало быть, ты из армянского квартала, и ты — единственная дочь Тороса, богатого ювелира. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, госпожа королева, на Святого Иакова исполнилось.

Несмотря на ободряющую улыбку Тибо, Ариана понимала, что ее снова экзаменуют, и чувствовала себя неловко. Она знала, что король в своем письме умолчал о том, что она считала своим позором, ограничившись сообщением, что сенешаль преследует ее настойчивыми ухаживаниями; однако ей казалось, что большие темные глаза королевы видят ее душу до самого дна... Королева тем временем протянула ей руку, сказала какие-то приветственные слова и добавила, что Ариана будет приставлена к ее дочери Изабелле — и тут девочка внезапно вбежала из сада, подхватив обеими руками и задрав до колен, чтобы легче было двигаться, синее платье, уменьшенную копию материнского, что выглядело довольно забавно, поскольку одежда была из жесткой ткани. Толстуха Евфимия встретила ее возмущенным криком: