Джоанн Харрис - Блаженные Страница 38

И снова сестры ели у него из рук, всхлипывая от восторга и облегчения. Лишь миг Черный Дрозд упивался их обожанием — точь-в-точь как в эпинальском суде! — потом перехватил мой взгляд и ухмыльнулся.

— Теперь посмотрите на себя, — негромко продолжал он. — Коли дьявол проник в твердыню души вашей, спросите себя, как сумел он подобрать к ней ключи? Какими грехами неотпущенными и пороками тайными прикармливали вы его? Какими деяниями нечестивыми тешили все эти годы безбожия?

И опять сестры ответили ему, уже с новым чувством:

— Укажи нам путь истинный! — роптали они. — Научи!

— Лукавый затаится где угодно, — зашептал Лемерль. — Хоть в святых дарах храма нашего. Хоть в воздухе. Хоть в камнях. Присмотритесь к себе! — Шестьдесят пять сестер дружно обменялись косыми взглядами. — Присмотритесь друг к другу! — Лемерль отвернулся от кафедры, и я поняла: спектакль окончен. Это же его излюбленная манера: прелюдия, динамическая часть, эффектный монолог, финал, а потом к делу. Видала уже я такие представления, не упомню, сколько раз.

Где тот проникновенный чарующий голос? Теперь Лемерль говорил холодно и сухо, как чиновник, отдающий распоряжения.

— Немедля освободите часовню! Никаких служб, пока скверну не изгоним. Сестра Анна, — он повернулся к Перетте, — идет со мной. Сестра Альфонсина возвращается в лазарет, остальные — к молитвам и своим обязанностям. Хвала Всевышнему!

Ну как не восхититься Лемерлем? С самого начала он держал сестер в узде, умело гнал из крайности в крайность, а ради чего? Мотив у него якобы высокий, мол, привычные кражи и махинации тут ни при чем. Только что за корысть привела Лемерля в наш забытый Богом монастырь? Я пожала плечами. У него моя дочь. Мне важно только это, остальное — забота Церкви.

24. 26 июля 1610

Утро мы посвятили трудам, молитвам и размышлениям, а на капитуле публично каялись в грехах. Тогда и выяснилось, что еще пять сестер, причастившись, ощутили вкус скверной крови. Столь необычную чувствительность мать Изабелла списывает на тяжелую еду и крепкие напитки, вот и запретила красную снедь. Мясо, помидоры, красное вино, яблоки, ягоды ни на кухне, ни в трапезной больше не появятся, мы довольствуемся простейшей едою. Новый колодец почти готов, поэтому питие эля ограничивается. Сестра Маргарита в смятении: от эля она чуть ли не округлилась, всем своим хворям вопреки. Сестра Альфонсина и Перетта до сих пор нездоровы. Сестра Виржини выхаживает их обеих в лазарете и, чуть что, докладывает матери Изабелле. Не верю, что хоть одна из сестер подозревает их в одержимости. Впрочем, слухи расползаются. Семена раздора, посеянные Лемерлем, дают всходы.

Сегодня после ужина было полчаса свободного времени. Я отправилась к грядке с целебными травами — теперь уже не моей, — погладила аккуратные кустики розмарина и шалфея серебристого, которые провожали догорающий день своим дивным ароматом. Пчелы деловито гудели над фиолетовыми колосками лаванды и пахучими цветами тимьяна. Белая бабочка на миг застыла над васильками. Отсутствие Флер вдруг ощутилось с мучительной остротой, а ее сиротское личико я видела постоянно и четко, как самую дурную карту в раскладе. Сколько ни боролась с отчаянием, оно накрыло меня с головой. Разве хватило мне тех секунд в рыночной толчее? Наглядеться на Флер не успела, а заплатила втридорога. Прошло четыре дня, а Лемерль не заикнулся о новом свидании, ни поступком, ни словом не показал, что оно возможно. Кровь стыла от жуткого опасения: раз Лемерль теперь с Клементой, вдруг Флер я больше не увижу? Я уже не так свежа и давно ему приелась. Лемерлю сладка молодость, а я… Чересчур холодная, гордая и упрямая, я свой шанс упустила.

Я преклонила колени пред своими травками. Тяжелые ароматы лаванды и розмарина путали мысли и навевали воспоминания. Уже не в первый раз я спрашивала себя, что затеял Черный Дрозд. Если разберусь, получу над ним превосходство. Не спрятано ли в монастыре сокровище, которое манит его алчное сердце? Вдруг он впрямь разузнал о кладе и вознадеялся, что я обнаружу его, копая новый колодец? Мы все слышали про сокровища доминиканцев, якобы зарытые под склепом и замурованные в древних стенах. Нет, опять я сочиняю и придумываю. Джордано корил меня за такие придумки и больше любой романтики ценил строгую поэзию математики. «Плохо кончишь, Жюльетта, — сухо предупреждал он. — У тебя пиратская душа и ослиные мозги. Полно, вернемся к нашей формуле…»

Догадываюсь, что сказал бы мне Джордано: в стенах монастыря никаких сокровищ нет, а зарытое в зыбучие пески потеряно давно и навечно. Нечего байки слушать! Только Лемерль похож на меня больше, чем старый учитель, он тоже скорее романтик-пират, чем холодный логик. Я хорошо понимаю, что нужно Лемерлю. Страсть. Игра. Аплодисменты. Ему жизненно необходимо пакостить, дурачить сильного противника, крушить алтари, осквернять могилы. Я понимаю это, потому что сама такая, мы с Лемерлем — родственные души: взгляни на одного, увидишь другого. В крови Лемерля бурлит много страстей, алчность — лишь одна из них, и далеко не самая сильная. Нет, дело тут не в корысти.

В чем же тогда? Во властолюбии? В желании прижать к ногтю шестьдесят пять женщин и играть с ними, как с куклами? Вот это больше похоже на Черного Дрозда и объяснило бы его свидания с Клементой. Только ведь красоток Лемерлю всегда хватало — ни в деревнях, ни в Париже без женской ласки он не скучал и прежде не слишком ее ценил. Тогда что остается? Чего добивается Лемерль?

Тут из-за невысокой ограды раздался крик, и я вскочила на ноги.

— Miséricorde! — прозвучало так пронзительно, что я и голос сперва не узнала. Я бросилась к ограде и встала на цыпочки.

Сад и огород примыкают к западной стене часовни, чтобы она защищала деревья и растения от зимней непогоды. Я глянула за ограду: как на ладони, футах в пятидесяти, были западный вход и бедная Розамунда. Старуха держалась за голову и голосила:

— О-ой, мужчины!

Я подтянулась и села на ограду. У входа в часовню стояли шестеро рабочих. За раскрытой дверью виднелись веревки с блоками, рядом бревна — все готово для перемещения тяжестей.

— Не тревожься, сестра! — ободряюще крикнула я. — Это рабочие, они нам крышу чинят.

— Крышу? — недоуменно переспросила Розамунда, повернувшись ко мне.

— Не волнуйся! — повторила я и перекинула ноги через ограду. — Это рабочие. В часовне течет крыша, вот они ее и чинят. — Я кивнула и легко спрыгнула в высокую траву.

Розамунда обескураженно качала головой, потом близоруко прищурилась.

— Кто ты, молодица?

— Сестра Августа. Помнишь меня?