Пенелопа Уильямсон - Сердце Запада Страница 38

Тяжело дыша, Клементина вернулась на живописную поляну. Волосы спадали на лицо влажными, липкими прядями. Напевая себе под нос, она установила фотоаппарат и темную палатку и покрыла стеклянную пластину тонким слоем альбумина, а затем коллодием. Глаза защипало, когда спиртовой дух поднялся к лицу, но это было знакомое ощущение, и машинально она сморгнула его прочь. Нырнув в темную палатку, Клементина нанесла на пленку серебряный сенсибилизирующий раствор, забрызгав воспаленные руки черными пятнами.

Теперь, когда влажная пластина стала светочувствительной, следовало поторопиться вставить ее до высыхания. Она отнесла деревянный ящичек с пластиной назад к фотоаппарату, набросила на голову черную ткань и отрегулировала фокусное расстояние и диафрагму на реке и ивах. Установила линзы и отодвинула в сторону матовое стекло, чтобы вставить в фотоаппарат влажную пластину. В этот момент из-за деревьев вышел лось.

Он двигался неуклюже, пошатываясь на длинных широко расставленных ногах. Массивные гладкие рога покачивались, будто были слишком тяжелыми даже для этой толстой коричневой шеи. Опустив голову к реке, зверь громко фыркнул, отчего задрожала висячая верхняя губа. Изо рта высунулся длинный язык, и лось начал хлебать воду.

Клементина осторожно вдвинула на место деревянный ящичек с пластиной, стараясь работать бесшумно. Сердце громко стучало от волнения.

Лось поднял голову, возможно, чтобы насладиться водой или послушать шепот ветра. Клементина затаила дыхание, сняла крышку с пластины и открыла объектив.  

* * * * *

Зак Рафферти медленно шел по тропинке к дому. Он остановился на холме, с которого виднелась впадина долины, служившей укрытием для лачуги, сарая и пастбища «Ревущего Р». Созревала тимофеевка, и ветер доносил ее сладкий запах. В следующем месяце они выйдут на сенокос, он и Гас, а потом засушат тимофеевку на зиму, чтобы кормить верховых лошадей. Это была часть цикла сезонных работ, сливавшая дни в единый поток и приносившая Заку чувство принадлежности.

Долгое время его домом был только чепрак под седлом. Долгое время он ничего не имел, кроме себя самого. Но сейчас им владела земля, и это пугало до чертиков. Слишком боязно отдаваться тому, что можно потерять. 

* * * * *

Во дворе его никто не ждал, кроме старого палевого пса. Зак увидел постиранное белье, разбросанное в грязи под провисшей веревкой, и улыбнулся. Много работы ушло на то, чтобы выстирать эти рубашки Гаса и мягкие белые женские вещички. Много работы, которую придется переделывать.

Заводя серого коня в сарай, он все еще улыбался. Зак ослабил подпругу, взялся за выступы лук и снял седло со спины мерина. Потом сноровисто почистил коня скребницей, убрав присохшую грязь с суставов и живота.

– Ты никчемная старая кляча, Моисей, – сказал он, насыпая овса в ясли. – Целую неделю бездельничал в сарае Змеиного Глаза, а туда же, только в кормушку и смотришь. – Конь фыркнул, погрузив морду в корм, Рафферти хлопнул друга по крупу, повесил седельную сумку на плечо и вышел из сарая.

На коновязи Зак сбил с сапог навоз и грязь. Язычок защелки не был задвинут, но Зак все равно колебался перед дверью в собственный дом, не зная, нужно ли стучать.

– Черт бы тебя побрал, Гас, – буркнул он, толкая дверь.

В лачуге витал кислый запах отработанного пара и мыла, и ощущалась пустота даже до того, как он выкрикнул имя брата. Лохань грязной воды стояла в луже в центре комнаты. Медный котел, заполненный простынями, выпарился на плите. Огонь погас. Рафферти поднял крышку ларя для дров – пусто.

Из седельной сумки Зак достал свадебный подарок Гасу, все еще не решив, стоит ли вручать. Рафферти не хотел, чтобы брат решил, будто он изменил мнение по поводу этой женщины – это не так, и вряд ли такое возможно.

На полу лежал лоскутный коврик, которого Зак прежде не видел. Букет полевых цветов – горных колокольчиков и кошачьих лапок– стоял в банке из-под кофе в центре стола, совсем как в ресторанах Сан-Франциско или Чикаго. А еще жена Гаса повесила на окна занавески из отбеленных мешков из-под муки с вышитыми по краю маленькими желтыми птичками. «Зяблики, – догадался Зак, – точно, зяблики и есть». Изысканная, женская, безупречная работа примерной выпускницы пансионата благородных девиц. Рафферти повернулся и посмотрел на закрытую дверь спальни.

Теперь это было ее святилище, эта комната, и Зак преднамеренно вторгся туда. Жена Гаса и здесь оставила свой след. Он взглянул на незнакомые вещицы, но не стал прикасаться к ним. Серебряная расческа, брусок хорошего мыла с запахом диких роз, библия в зеленой кожаной обложке с золотой застежкой. Пара фотографий в серебряных рамках: мужчина с черной бородой и дикими, широко распахнутыми глазами изувера и женщина со светлыми волосами, хрупкой фигурой и унылым ртом.

Ночная рубашка Клементины висела на крючке на стене. Зак приподнял ее, мозолистые пальцы утонули в тонком батисте. Он потерся о ткань лицом. Вещичка тоже пахла розами и женским ароматом.

Зак подошел к окну и взглянул на разбросанное по грязи чистое белье. Довольно долго он, не двигаясь, смотрел на это безобразие. Сжатые в кулаки руки давили на треснутый подоконник.

И следующее, что Рафферти помнил, – как он вышел за дверь и, беззвучно ступая по хвое, направился по женским следам. Зак вышел на поляну и сначала увидел большого и мощного лося. Рафферти в удивлении замер. Хотя лосям и нравилось хрумкать сочными речными растениями, в это время года одиночки, как правило, не попадались столь низко в долине. А затем Зак увидел ее.

Передняя часть Клементины пряталась под черной накидкой. Невестка стояла, наклонившись к… черт его побери, если это не фотоаппарат. Лось уловил запах Рафферти и неуклюже двинулся прочь, шлепая по воде. Жена Гаса вылезла из-под накидки, и Заку показалось, что она посмеивается. Сноровисто извлекла из корпуса фотоаппарата прямоугольный деревянный ящичек, вставленный в металлическую раму. Рафферти шагнул и наступил на сухую ветку.

Клементина повернулась, с силой прижав к груди ладонь с растопыренными пальцами, и уставилась на него вытаращенными глазами. Взгляд поначалу казался растерянным, но затем Зак заметил в нем признаки узнавания, а следом и злость.

– Как вы смеете подкрадываться ко мне, словно индейский дикарь?

Зак ничего не сказал, а просто направился прямо к ней. Клементина наблюдала, как он идет, и с каждым шагом ее глаза округлялись, а ноздри раздувались. Рафферти остановился лишь на расстоянии вытянутой руки от невестки. Лицо Клементины порозовело от загара, за исключением двух напряженных белых черточек возле рта.