Эптон Синклер - Замужество Сильвии Страница 39

Бедная, милая тетя Варина! Я вышла, оставив ее в полной растерянности, со стиснутыми руками и дрожащими губами. Должно быть, я казалась ей одной из тех сумасшедших женщин, которые как раз в это время приводили в ужас благопристойную Англию, явлением, слишком оскорбительным для деликатных чувств старой аристократки!

Вскоре после этого пришли два письма от Дугласа ван Тьювера. Одно, адресованное тете Варине, показали мне. Оно было очень туманно и осторожно, как будто писавший его был неуверен, насколько осведомлена почтенная леди. Он только вскользь упоминал о том, что Сильвию следует оградить от всех волнений, связанных с этим «прискорбным фактом». Он с тревогой будет ждать известий, но не приедет сам, потому что всякое изменение его планов может встревожить Сильвию.

Письмо, которое получил доктор Перрин, мне не показали, из чего я заключила, что оно должно содержать более решительные инструкции. Или, может быть, тетя Варина, набравшись мужества, успела вооружить молодого доктора против меня? Как бы то ни было, намеки его сделались гораздо прозрачнее. Он старался дать мне понять, что окажется в очень неловком положении, если Сильвия узнает правду. Невозможно будет убедить мистера ван Тьювера в том, что эти сведения она получила не от врача, пользовавшего ее.

– Но ведь это я доставила вам все сведения, доктор Перрин, – возразила я. – Мистер ван Тьювер знает, что я общественная деятельница, и, конечно, не сомневается в том, что я отлично разбираюсь в подобных вещах.

– Миссис Аббот, – ответил он, – это очень серьезный вопрос, от которого зависит счастье молодой супружеской четы.

Но как бы я ни оспаривала его взгляды в теории, на практике я все-таки делала то, о чем он просил меня. С каждым днем задача эта становилась все труднее, и Сильвия все больше и больше утрачивала ко мне доверие. Наконец я с ужасом убедилась, что она подозревает всех нас в заговоре. И так как она знала меня и знала, что я не способна идти на ложь из-за пустяков, то мысль о том, что я обманываю ее, приводила ее в ужас. Она подолгу не спускала с меня расширенных глаз, в которых отражался слепой страх, а я продолжала безудержно нестись дальше, как провалившийся актер, доигрывающий роль под свистки публики.

Много раз она старалась прорваться через баррикады лжи, и всякий раз я отбивала ее нападение, едва удерживаясь, чтобы не крикнуть просто: Нет, нет, не спрашивайте меня!

Наконец однажды, когда я засиделась у нее до поздней ночи, она схватила меня за руку и сжала ее изо всех сил.

– Мэри! Мэри! Вы должны сказать мне правду!

– Дорогая девочка… – начала я.

– Послушайте! – воскликнула она. – Я знаю, что вы обманываете меня и знаю почему, – чтобы я не захворала от огорчения. Но я не могу больше выдержать. Что-то ужасное повисло надо мной, я рисую себе самые страшные вещи. Вы должны сказать мне правду.

Я сидела совсем убитая, стараясь избегать ее взгляда.

– Что это, Мэри! Мой ребенок умирает?

– Нет, нет, дорогая, не то! – крикнула я.

– Так что же?

– Сильвия, – начала я, стараясь говорить как можно спокойнее, – правда не так ужасна, как вы воображаете…

– Скажите мне ее!

– Но она тяжела, Сильвия, и вы должны набраться мужества, должны ради своего ребенка.

– Скорее! – крикнула она.

– Ребенок, – сказала я, – может ослепнуть.

– Ослепнуть!

Мы сидели неподвижно, глядя друг другу в глаза, точно два изваяния. Но пожатие ее руки усилилось до такой степени, что даже моим грубым пальцам стало больно.

– Ослепнуть! – снова прошептала она.

– Сильвия, ведь это еще не так ужасно, подумайте, если бы вы совсем потеряли ее.

– Слепая!

– Она будет всегда с вами, и вы сможете так много сделать для нее… заботиться о ней. Теперь со слепыми делают чудеса, а в вашем распоряжении неограниченные средства. Право, слепые дети совсем не так несчастны, а некоторые из них даже счастливее других детей. Их ожидает меньше разочарований. Подумайте…

– Подождите, подождите, – прошептала она.

Снова наступило молчание. Теперь я, в свою очередь, сжала ее ослабевшие холодные пальцы.

– Сильвия, – сказала я наконец, – вспомните, что вы должны кормить новорожденную. Ее жизнь зависит теперь от вашего здоровья. Вы не имеете права предаваться отчаянию.

– Нет, – ответила она, – нет, Мэри, почему это случилось?

И тут должен был наступить конец моей правдивости.

– Не знаю, дорогая. Никто не может знать этого. Тут возможны тысячи причин…

– Она родилась слепая?

– Нет.

– Так, значит, вина врача?

– Здесь нет виноватых. Вспомните, сколько тысяч, десятков тысяч детей слепнет. Это ужасная случайность…

И я продолжала говорить, терзаясь одной страшной мыслью, которая не покидала меня ни днем, ни ночью: не упоминала ли я как-нибудь, разговаривая с Сильвией о венерических болезнях, что последствием одной из них является слепота новорожденных. Мне не удавалось вспомнить этого до сих пор, но теперь настало время убедиться.

Она лежала неподвижно, точно все в ней умерло от горя. Наконец, не выдержав этой муки, я обхватила ее руками и прошептала:

– Сильвия, Сильвия! Заплачьте, прошу вас!

– Я не могу плакать! – глухо прошептала она.

– Тогда, дорогая, я думаю, что заставлю вас смеяться, – сказала я после паузы.

– Смеяться, Мэри?

– Да, я расскажу вам о моей стычке с тетей Вариной. Ведь вы знаете, что произошло между нами и как я шокировала бедную леди?

Она смотрела на меня невидящими глазами.

– Да, Мэри, – произнесла она тем же мертвым голосом.

– Так вот, это была комедия, которую мы разыграли для вас. Это было очень забавно!

– Забавно?

– Ну, да! Потому что я, действительно, до смерти шокировала ее, хотя затеяли мы все это для того, чтобы отвлечь ваше внимание!

И тут я увидела вдруг на ее глазах спасительные слезы. Она не могла плакать о своем горе, – но заплакала при мысли о том, как много мы обе должны были выстрадать за нее.

Выйдя из комнаты Сильвии, я рассказала остальным о том, что сделала. Миссис Тьюис бросилась к племяннице; они рыдали в объятиях друг друга, и тетя Варина выразила все тайны жизни своей неизменной формулой: Божья воля.

Немного погодя пришел доктор Перрин, и трогательно было наблюдать, как отнеслась к нему Сильвия. У нее, по-видимому, создалось представление, что несчастье произошло по его вине, но при этом она рассудила, что он еще молод и что судьба возложила на него ответственность, которой он не искал. Он, наверно, горько упрекает себя теперь, и поэтому она должна постараться убедить его, что все это далеко не так ужасно, как кажется нам, что слепое дитя все-таки великая радость для материнского сердца, пожалуй, даже в некоторых отношениях еще большая радость, чем дитя здоровое, так как оно сильнее взывает к ее материнскому инстинкту. Я назвала Сильвию бессовестной притворщицей, а потом убежала к себе и выплакалась вволю.