Патриция Гэфни - Тайный любовник Страница 41

– О! Ну да, конечно, простите – я задремала над книгой, и вы меня разбудили; я еще не совсем проснулась.

Он откланялся.

– Не буду мешать вам.

В последний момент, когда он уже поворачивался, чтобы уйти, она вспомнила о приличиях.

– Очень жаль, что вы не сможете быть завтра у меня.

– Благодарю. Мне тоже жаль. Непредвиденные дела, увы.

Она подумала: какие могут быть у него дела? Но не стала спрашивать, иначе он проторчал бы на крыльце неведомо сколько времени. В любом случае Роберт не любил говорить о делах своего отца-пивовара или о том, что касалось его участия в руднике ее дяди. Он занимался торговлей, делом, как презрительно говорили в их кругу; но в отличие от Софи стеснялся этого.

Когда он уехал, она постояла у открытой двери, надеясь, что прохладная, тихая ночь успокоит ее. За ее спиной в холле горела на столике лампа. Она намеренно оставила ее, чтобы показать Джеку, что ждет его сегодня в доме, а не в саду. Из ночной тишины и тьмы, сгустившейся в кустах возле дорожки, неожиданно возникла мужская фигура. Софи замерла – но тут луна осветила голубоватым светом черные волосы Джека, облила серебром его плечи и длинные стройные ноги. Она улыбнулась. Все ее сомнения и страхи мгновенно отнесло в прошлое нахлынувшей волной радости, подобно тому как весенний поток уносит жухлые прошлогодние листья.

Джек в один присест преодолел ступени, и она прошла в дом, как бы приглашая его следовать за собой. От мысли, что сейчас он будет здесь, наедине с ней в ее доме, у нее перехватило дыхание. Прошла почти минута, пока она осознала, что он чем-то рассержен.

– Наверно, мне следовало прийти позже. – От его сухого тона трепетная радость исчезла, разлетелась вдребезги, как зеркало от удара камнем. – Не знал, что до меня ты будешь принимать другого мужчину.

– О, Джек! – Она схватила его за сжатую в кулак руку и держала, пока он не расслабился. Все выходило не так, как ей рисовалось, и так нелепо! – Войди, – позвала она и потянула его в гостиную. Он остановился посреди комнаты, оглядывая ее вещи, ее мебель; лицо его было отчужденным, не совсем понятно почему. – Это заходил Роберт, – заговорила она, – Роберт Кродди. Ты видел его раньше на…

– Я знаю, кто он.

– Он просто… он никогда не приходил сюда вот так, я имею в виду так поздно. Он хотел сообщить, что не сможет прийти ко мне завтра на чай. Он… он… – Она вдруг все поняла. – Джек, ты ревнуешь!

Неподдельное удивление, прозвучавшее в ее голосе, привело наконец его в чувство. Он словно оттаял, улыбнулся, глядя себе под ноги, потом виновато посмотрел на нее.

– Черт! Действительно ревную. Хочется засунуть его в пивную бочку и бросить в реку.

Софи счастливо засмеялась. Она все еще держала его за руку, поэтому оказалось очень просто перейти к объятию – нежному, непринужденному и сладостному. На душе стало легко и весело.

– Я прогнала его, – прошептала она, кладя ладони ему на грудь. – А какой завидный поклонник: богатый, красивый…

– Урод.

– Сильный.

– Толстый, – он поцеловал ее в губы. – Безмозглый.

– Но зато богатый.

– Не такой уж и богатый. Кто из нас держит тебя в объятиях?

Она прижалась щекой к его плечу. Роберт действительно был завидным поклонником, но она отослала его, чтобы принимать ухаживания бедного шахтера из Корнуолла. Она отдавала ему себя, а он еще ревновал. Если все откроется, она погибла. Погибла. Она рискует всем, а Джек ничем.

Внезапно ее охватил такой страх, что захотелось, чтобы все быстрее кончилось и они бы расстались. Она прижала ладони к его лицу и стала неистово целовать его, закрыв глаза и отчаянно желая забыться, не думать, только чувствовать. Он крепко прижал ее к себе и жадно приник к ее губам. Это было то, чего она желала, – покорно подчиниться его воле, его силе. Она попыталась выговорить его имя, но его ненасытные губы не допустили этого. Ее ладони скользнули ему под пиджак, ощущая выпуклые мышцы спины. Джек носил ремень, и она опустила под него сначала большие пальцы, а затем и ладони; под пальцами не ощущалось ничего, кроме рубашки, но собственная смелость разожгла ее воображение, опалив, как огнем. И его тоже – его руки опустились ниже, лаская ее сквозь платье. Ноги у нее ослабели; она вся дрожала и едва могла стоять. Она готова была упасть на пол прямо здесь и отдаться ему на старом узорном ковре ее матери. Но он крепко держал ее, продолжая целовать, а потом прошептал в ухо:

– Софи, любимая, давай куда-нибудь перейдем.

Они стояли пошатываясь и часто дыша. Она хотела только повиноваться, а не принимать решения, но опять приходилось что-то решать. Она попросила его прийти, и вот он здесь – разве этого не достаточно? Душа у нее всякий раз уходила в пятки, когда она пыталась представить себе ночь с Джеком, и потому она не думала, где это произойдет: здесь, в гостиной, или в ее комнате, в комнате отца, где кровать шире?

В конце концов она приняла самое естественное решение.

– Хочешь, пойдем в мою комнату? – спросила она, касаясь лбом его лба.

– Хочу. – Он поцеловал ее пальцы, каждый в отдельности. – Если ты еще не передумала.

Она ничего не сказала, просто повела его за собой – из гостиной, потом по полутемной лестнице наверх, это и был ее ответ.

Софи зажгла свечу от свечи, которую захватила с собой, и поставила обе на столик у кровати. Она попыталась взглянуть на комнату глазами Джека, и впервые та показалась ей комнатой девочки-подростка: непорочно-белое покрывало на кровати, на которой она спала двадцать лет, полка с учебниками и фотографиями школьных подруг, дипломы и грамоты в рамках. В Уикерли ее дважды выбирали королевой праздника на первое мая, в шестнадцать и в семнадцать лет, и до сих пор две дурацкие соломенные шляпы с лентами висели на стене. Она по-прежнему пользовалась туалетным столиком, что подарил отец, когда ей исполнилось десять лет, хотя стульчик уже давно стал ей мал и, чтобы увидеть себя в зеркале, приходилось складываться чуть ли не вдвое.

Джек стоял возле бюро, разглядывая портреты и фотографии. Она подошла к нему и протянула акварельную миниатюру в рамке.

– Это моя мама. Правда, она очень красива?

– Да. Ты похожа на нее.

– Спасибо. Другие тоже так говорят. Сама я этого не вижу. А это мои родители вместе. – Она дотронулась до другого портрета, написанного маслом. – Здесь они через месяц после свадьбы. Я люблю этот портрет, потому что на нем они такие счастливые.

– А это «Калиновый»? – Он показал на выцветший коричневатый дагерротип [3] под стеклом.

– Да, пятнадцать лет назад, – кивнула она, – вскоре после того, как отец арендовал его. – Этот снимок она тоже любила, потому что запечатленный на нем рудник представлял собой лишь полуразвалившийся сарай, где стоял насос, да лестницу, торчавшую из отверстия в земле посреди огромного грязного двора. За те годы, что Толливер Дин являлся хозяином рудника, он превратил его в процветающее предприятие, и теперь она с гордостью шла по его стопам.