Самый короткий путь (СИ) - "Elle D." Страница 41

вполне настроен на любовные игры.

– Штурм окончился?

– Штурм окончился.

– Они ушли?

– Ушли? Бог с вами. Сантьяро так просто не сдаётся. Он, правда, здорово озадачен

случившимся… и, я надеюсь, впечатлён достаточно, чтобы не повторять подобных

попыток.

– Что это было? Эти… взрывы за стеной?

– Вы требуете выдать вам одну из главных военных тайн Вальены. А ведь мы с вами всё

ещё враги, надеюсь, вы помните?

– Иногда я об этом забываю, – пробормотал Уилл. Он не смотрел на Риверте и не заметил,

как изменилось его лицо при этих словах. – Но ладно, я не настаиваю. Главное, мы их

отбили.

– Да, мы их отбили, – язвительно согласился Риверте. – Вы особенно поспособствовали

этому, сидя в чулане и оглашая окрестности своими воплями. Они весьма разлагающе

действовали на боевой дух противника.

– Я на вас злился, – выпалил Уилл.

– А я на вас. Хоть в чём-то наши чувства полностью взаимны.

Уилл осёкся, не зная, что на это сказать. Он ловил себя на том, что его совсем развезло от

выпитого и пережитого, ему было тепло и хорошо сидеть вот так, и не хотелось думать ни

о чём, совсем ни о чём.

– Что теперь будет? – спросил он тихо, сам не зная толком, что имеет в виду. Риверте

понял его вопрос однозначно.

– Будет, разумеется, осада. Сантьяро надеется, что сможет сломать нас раньше, чем

прибудет подкрепление из Сианы. Вероятно, он попытается отрезать нас от чистой воды

или посеять в Даккаре эпидемию. Словом, он хочет выкурить меня за стены, раз ему не

удалось пробиться за них самому.

– А почему бы вам не выйти? – внезапно сказал Уилл, выпрямившись. – И вам, и мне. Если

дело только в нас. Ведь так вы спасли бы жизнь всем этим людям.

Риверте посмотрел на него без раздражения. Казалось, он всерьёз обдумывает такую

перспективу.

– Если бы был хоть малейший шанс, – сказал он наконец, – что руванцы удовольствуются

этим и уйдут, возможно, я бы именно так и сделал. Но, боюсь, теперь Сантьяро слишком

разгневан. Сегодня погибло не меньше трёхсот его людей, а я лишился едва десятка. К

тому же я натянул ему нос. Мой друг добродушен по натуре, но, как я уже говорил,

слишком самоуверен. Боюсь, он не просит мне этого урока.

– Вы думаете, он…

– Он сожжёт Даккар, – спокойно сказал Риверте. – И убьёт всех мужчин, да и женщинам

тоже придётся несладко. Руванцы всегда так поступают, это их метод ведения войны.

– А у вальенцев другие методы?

– Мне казалось, уж кому-кому, но не вам спрашивать об этом.

Уилл промолчал. Накануне штурма он задал Риверте вопрос о Тэйнхайле, но так и не

получил ответа. Что-то ему подсказывало, что и теперь он его не получит.

– А вы ведь могли уйти давным-давно, сир Риверте. И быть сейчас в безопасности в

Сиане…

– О да. И изучать донесения о том, как Индрас с досады жжёт мои поля и убивает моих

крестьян. А также получать от вас пылкие письма с описанием ваших будней в Журдане.

Не думаю, что всё это сделало бы меня счастливее, чем сейчас.

Его голос слегка изменился, когда он произнёс последние слова. Уилл молчал, и Риверте

добавил всё тем же странным тоном:

– Так что теперь, сир Уильям, мы оба с вами здесь заперты, что де факто уравнивает наше

положение. Как вы думаете, это нас сблизит?

Уилл посмотрел ему в лицо.

– Я вас совершенно не понимаю, – пожаловался он.

– Может быть, это и к лучшему, – ответил Риверте и, подхватив его под колени, встал. Три

шага – и Уилл оказался на знакомой постели. Он уже даже знал, что в нижней её части

погнулась пружина.

– Вы же сказали, что не в настроении! – запротестовал он, инстинктивно отодвигаясь,

когда Риверте склонился к нему.

– Моё настроение крайне переменчиво. Ещё полчаса назад я намеревался вас убить, а

теперь, смотрите, я могу быть почти нежен.

И Уилл немедленно получил возможность сполна убедиться в искренности его слов.

Позже он думал, что дни осады Даккара были их лучшими днями.

Словно насмехаясь над оккупантами, Риверте возобновил свой подчёркнуто светский

образ жизни. Он вспомнил о своих замашках столичного франта и, засунув простые и

практичные костюмы для верховой езды в дальний угол гардероба, снова стал щеголять

атласными камзолами, драгоценностями и шелковыми подзвязками, прохаживаясь по

крепостной стене в туфлях из тончайшей замши. Каждое утро Рашан Индрас подъезжал к

замку, и они с Риверте обменивались репликами, столь же оскорбительными, сколь и

весёлыми. Впрочем, в шутках Индраса теперь сквозила свирепость. Он грозился перевезти

Риверте через границу, привязав за член к хвосту своего коня. Риверте отвечал, что это

намерение выдаёт в нём варвара, и он, Риверте, с удовольствием продемонстрирует

своему другу более целесообразное применение детородного органа. Солдаты на стене

встречали этот обмен любезностями дружным хохотом.

В эти дни Уилл окончательно перебрался из своей комнаты к Риверте. Тот не отпускал его

из постели до утра, усаживал завтракать с собой вместе, иногда держал совет с Гальяной,

Ортандо и другими своими помощниками прямо в собственной гардеробной, ничуть не

смущаясь присутствием Уилла. И за всё это время Уилл ни разу не видел его спящим.

– Вы что, совсем никогда не спите? – спросил он однажды, не удержавшись.

– Иногда, – последовал ответ. – Но стараюсь избавляться от этой дурной привычки.

Если Риверте и спал, по его словам, иногда, то явно не ночью. Не спал ночами и Уилл, и

ему было всё труднее подниматься раньше полудня. Ночи, а порой и дни сливались в

единый сладко-горький сон, видение, от которого он и рад бы был, и не хотел бежать.

Риверте был с ним неизменно терпелив, внимателен и нежен, и каждый день Уилл узнавал

от него нечто, о чём предпочёл бы никогда не знать – но лишь до тех пор, пока эта новая

грань порока не поднимала его на вершины неведомого раньше наслаждения. Уилл не

умел его сдерживать, и иногда в эти ночи из его горла вырывался крик, невероятно

похожий на тот, который он услышал из спальни Риверте в первую свою ночь в Даккаре и

который вынудил его сорваться с места в уверенности, что за стеной кого-то убивают. Это

в самом деле походило на смерть. На прекрасную, ослепительную, восторженную смерть.

И он умирал каждую ночь по нескольку раз, оживал и умирал снова.

Риверте улыбался, глядя, как он возвращается из тумана радужного забытья.

– Я говорил вам, сир, что вы восхитительны? – повторял он снова и снова, и снова и снова

Уилл, одурев от счастья, рассеянно мотал головой. – У меня довольно обширный опыт в

подобных делах, но я ни разу не встречал никого, кто был бы столь отзывчив и столь

неприкрыто выражал свои чувства в постели. Для человека, собирающегося в монастырь,

вы проявляете просто небывалый пыл. Интересно, знал ли ваш брат Эсмонт, что в вас

дремлет такая чувственность?

– Прекратите издеваться, – бормотал Уилл, в отчаянии натягивая на голову подушку.

– А кто тут издевается? Я совершенно серьёзен, – отвечал Риверте и показывал ему что-то

ещё, что-то такое, от чего все мысли снова вылетали у Уилла из головы.

Ему никогда в жизни не было так хорошо.

Когда-то в Тэйнхайле он случайно услышал разговор двух служанок, выбивавших ковры;

судя по их словам, большинство мужчин терпеть не могут целоваться, и это их весьма

огорчало. Уилл никогда об этом не думал, но, если служанки и были правы, то Риверте

являл собой исключение из правила: целоваться он любил и умел. Каждое утро Уилл

встречал с опухшими и онемевшими губами, и до самого вечера чувствовал в них сладкую

боль, ту же, что и в иных, более интимных местах. Нежность и мастерство Риверте могли

сравниться только с его настойчивостью и безжалостность; он не слышал и не знал слова