Тереза Медейрос - Мой дорогой Страница 42

Вспомнив Бартоломью, Эсмеральда грустно улыбнулась.

— Возможно, ваши страдания ценятся больше, чем вы думаете.

Зоя смотрела поверх головы Билли.

— Мои сыновья ценили только то, что могли съесть, или украсть, или...

Билли откашлялся и спокойно взглянул на мать, та пробурчала что-то невразумительное.

Эсмеральда снова взяла вилку, другой рукой машинально заправив за ухо прядку волос.

— Думаю, девушка, тебе следует причесаться. Не годится сидеть за столом в таком виде.

Зоя тяжело выбралась из-за стола и, топая, как бегемот, подошла к буфету. Порывшись в коробке с нитками, она вытащила оттуда выцветшую ленточку. Зоя собрала волосы Эсмеральды в пучок и с невероятной ловкостью завязала ей на затылке бант. Глаза у Билли странно сверкнули.

— Ну, вот. Правда, красиво? — Зоя отступила на шаг, любуясь своей работой.

— Спасибо, мэм... я хочу сказать... миссис... мама, — выдавила наконец Эсмеральда.

Билли усмехнулся:

— Не будем церемониться, миссис Дарлинг. Может, мне тоже звать вас мамой?

Зоя нахмурилась. Она молча направилась к выходу, прихватив по дороге топор. Сэди бодро прошлепала за ней.

Билли невозмутимо вернулся к своему завтраку.

— Тебя не волнует, что твоя мать так сурова с тобой? — спросила Эсмеральда.

— Она имеет на это право, — ответил он, аппетитно впиваясь белоснежными зубами в свежий бисквит. — Мы не виделись с ней целых четырнадцать лет.

Билли запивал бисквит молоком и слизнул пену с губ.

— Когда я сказал ей, что собираюсь вернуться в Миссури и примкнуть к шайке кровавого Билла, в которой были мои братья, она не проронила ни слова. Я был единственным из братьев, кто поехал с ней в Нью-Мехико, чтобы помочь ей устроиться, и она, видимо, решила, что я останусь с ней. Когда я уходил, она даже не пыталась меня удержать. Мне было бы легче, если бы она заплакала или ударила меня. Но после смерти отца у нее просто не осталось слез. — Он грустно покачал головой. — Я никогда не выносил женских слез и дал себе слово найти тех негодяев, которые заставили плакать мою мать.

— Так, значит, вы были там, — поразилась Эсмеральда, — в ту ночь, когда вашего отца... убили?

Он кивнул:

— В то время я был тощим и слабым тринадцатилетним мальчишкой. Что я мог сделать? В отчаянии пытался остановить солдат, но они, конечно, оттащили меня. Потом, когда они наконец ушли и я перерезал веревку, на которой они повесили отца, было уже поздно.

Эсмеральда пришла в ужас и постаралась отогнать от себя это страшное видение.

— Если бы у вас тогда в руках оказалось ружье, они убили бы и вас, а ваша мать провела бы эти четырнадцать лет, оплакивая вас обоих.

— Думаю, она и так оплакивает меня... Конечно, нельзя обвинять ее в том, что она тяжело восприняла мой уход. Ведь я был ее последней надеждой. Она всегда мечтала о том, что ее мальчики добьются лучшей доли, чем их отец — бедный фермер. И уж, конечно, не думала, что они станут преступниками. Между прочим, ее родной брат был юристом, работал в Спрингфилде.

Эсмеральда с сочувствием смотрела на Билли.

— Должно быть, она вас очень любила, — тихо сказала она.

Билли смущенно улыбнулся.

— Вы знаете, — смущенно сказал он, — мама всегда выделяла меня. Братья так ревновали, что готовы были продать меня цыганам.

— Мистер Дарлинг, а как вам удалось узнать эту историю? — спросила Эсмеральда.

— Да попалась где-то на глаза, — невнятно пробормотал он, откусывая новый ломтик бисквита.

Но Эсмеральда отлично знала, где именно она ему попалась на глаза — на страницах старой семейной Библии. Знала она и то, что он станет горячо отрицать это, если его прижать. Точно так же, как отрицал принадлежность ему книжек о подвигах знаменитых полицейских. Так же, как отрицал бы свое страстное желание стать одним из них.

— Мама всегда оставляла мне самые лакомые кусочки, — продолжал Билли, — а я буквально изводил ее в те дни, когда она пекла что-нибудь. Она притворялась, что ужасно сердится, и выгоняла меня из кухни, а потом я находил на столе вот этот самый кувшин с молоком и здоровенный кусок пирога. Да, она всегда любила меня...

«Разве можно было его не любить!» — подумала Эсмеральда.

Как могла Зоя Дарлинг не любить своего красивого смелого сына, восставшего против жестокости и разгула братьев? Мальчика, который в раннем детстве вынужден был видеть то, что никогда не должны видеть дети? Который, несмотря на все эти ужасы, вырос добрым и нежным. Разве можно было его не любить?!

Казалось, время остановилось. Только золотые пылинки без устали кружились в воздухе над головой Билли, и Эсмеральда не могла оторвать от них взгляд. Потом резко встала, чуть не опрокинув стул.

Билли удивленно посмотрел на нее.

— Что случилось, милая? Ты побелела как полотно. — Он шутливо показал на пустой стакан. — Может, молоко оказалось прокисшим?

— Нет... мне... Молоко было просто замечательным. М-может, что-то другое.

Это «что-то другое», высокого роста, с длинными стройными ногами, серовато-зелеными глазами находилось сейчас рядом и пыталось понять причину ее замешательства.

Эсмеральда резко повернулась, но забыла, что закутана в одеяло, и запуталась в нем. Билли стремительно выскочил из-за стола и подхватил ее, не дав упасть. Она взглянула в подернутые дымкой глаза и, вырвавшись из его рук, опрометью вылетела на улицу, как будто за ней кто-то гнался.

20

Бартоломью Файн начинал сходить с ума. Скрывшись в пещере каньона после своего постыдного бегства из банка, он проводил дни и ночи в безумном страхе перед призраком смерти. Призрак этот воплотился для него в незнакомце, одетом во все черное, в широкополой шляпе, затеняющей лицо. Он оказался неплохим собеседником, склонным к шутке, и не проявил ни малейших признаков враждебности. И тем не менее Бартоломью даже в мыслях называл его мистер Смерть. Бартоломью в ужасе ждал того момента, когда тень от полей шляпы исчезнет и он увидит в глазах призрачного незнакомца дьявольский огонь.

Зная, что мистер Смерть постоянно маячит перед выходом из пещеры, Бартоломью, не имея возможности выйти, коротал время с бутылкой виски. Он никогда не любил спиртное, но сейчас пол его пещеры был завален опустевшими бутылками. И все из-за этого бесплотного привидения, сторожившего его снаружи.

Бартоломью был парализован страхом. Однажды он осмелился подползти к выходу, чтобы помочиться в углу, и случайно нашел там осколок старого зеркала, перед которым, бывало, подстригал свою бороду, когда пещера служила укрытием его шайке. У него вырвался крик отчаяния, когда он увидел отразившееся в зеркале одичавшее существо, в котором с трудом узнал себя. Дикие воспаленные глаза, встрепанная, отросшая борода, провалившиеся щеки. Он в ужасе отпрянул и закрыл лицо руками, а в ушах у него звучал издевательский смех мистера Смерть.