Тина Габриэлл - Возлюбленные-соперники Страница 42

— Коутс, а ты, случайно, не родственник судьи Батуэлла?

— Нет, ваша милость, а почему вы спрашиваете?

— Я только сейчас заметил, как сильно ты на него похож. Он председательствовал на моем последнем уголовном процесс, когда рассматривали дело Пампкина О’Дула, и его внешность еще свежа в моей памяти.

— А разве судья Батуэлл не меньше пяти футов ростом, ваша светлость?

— Совершенно верно, Коутс, — усмехнулся герцог.

Но когда камердинер выпрямился в полный рост, Джеймс понял, что сравнение вовсе не польстило ему.

— Мой рост шесть футов один дюйм, ваша светлость.

— Но прочее сходство! У тебя даже в точности такая же, как у него, родинка размером с шиллинг на левой щеке. Посмотри в зеркало, Коутс!

Тот не стал смотреть в зеркало, а лишь нахмурился, потрогал лоб хозяина и быстро отошел от кровати.

— Я взгляну, не приехал ли доктор Мадлтон.

— Только не этот неуклюжий кровосос! — закричал Джеймс. — Я больше не подпущу его к себе с этими чертовыми пиявками. После них я чувствую себя еще хуже — вялым и выжатым как лимон.

— Но, ваша светлость…

Джеймс повелительно взмахнул рукой… во всяком случае, он надеялся, что жест получился повелительным.

— Все! Убирайся! Я устал.

Герцогу показалось, что не успел он закрыть глаза, как дверь снова распахнулась, ударившись о стену. Вошел доктор Мадлтон в сопровождении Беллы и Коутса.

— Ах, Белла, я не видел тебя уже много дней, — сказал Джеймс.

— Она была здесь час назад, ваша светлость, — вмешался Коутс.

Джеймс не обратил внимания на реплику слуги. Он во все глаза смотрел на Беллу. Она была, как всегда, красивой. Каштановые локоны обрамляли тонкие черты лица. Только оно было очень бледным, а под изумрудными глазами залегли тени. Она выглядела усталой — почти такой же усталой, как он. Герцогу хотелось, чтобы она села рядом с ним и почитала ему вслух. Он смутно помнил, что раньше она вроде бы так и делала. Он протянул к ней руку, но тут доктор Мадлтон подошел к кровати и положил мясистую ладонь ему на лоб.

— Ваша светлость, — уверенно заявил он, — лихорадка опять вернулась. — Он засучил рукава. — Вам надо немедленно сделать кровопускание.

— Нет! — взревел Джеймс. — Больше никаких пиявок!

На лице доктора промелькнуло раздражение.

— Как скажете, ваша светлость.

Он повернулся к Коутсу и Белле.

— Ему необходимо пить как можно больше воды.

— А как насчет раны? — спросила Белла. — Опухоль и краснота остались.

— Не важно. Скоро я сниму швы, — сказал хирург.

Джеймс, заметив искреннюю тревогу на лице Беллы, попытался улыбнуться и сказать, что все в порядке, но не смог. Он чертовски устал… поэтому только вздохнул и закрыл глаза.

— Белла! Белла! Ты здесь?

Она мгновенно проснулась и подбежала к постели раненого.

— Конечно, я здесь.

Она взяла салфетку, лежавшую на лбу Джеймса. Некогда прохладная, теперь она была горячей.

— А я боялся, что ты ушла.

— Уж этого вам точно бояться не надо, — через силу улыбнулась Белла. Она приподняла его голову и поднесла к губам стакан с водой. — Вам необходимо больше пить.

Джеймс мотнул головой и оттолкнул стакан, так что вода пролилась на простыни. Белла прикусила губу, чтобы не расплакаться от своей полнейшей беспомощности.

— Пожалуйста, попейте, — прошептала она, но герцог ее или не слышал, или не хотел пить.

Прошло уже десять дней с начала лихорадки, и все эти дни Белла жила в аду, который сама себе создала. В одном Мадлтон был прав — жар спадал рано утром, но после полудня возвращался.

Когда у герцога начинала повышаться температура, Белла отказывалась отходить от его постели. Она часами меняла холодные компрессы и уговаривала больного выпить глоток воды. Только когда бесконечная ночь сменялась серым рассветом и лихорадка отступала, она уступала место Коутсу, чтобы поесть, заняться неотложными делами и поспать.

Белла понимала, что должна продолжить поиски нужной Руперту конторской книги, но не занималась этим и в глубине души чувствовала, что ей наплевать на угрозы деверя. Если Джеймс умрет, она никогда себе этого не простит. И пусть Руперт подкупает кого угодно и обвиняет ее в убийстве мужа. Она с радостью проведет остаток своей жизни в тюрьме.

Руперт заблуждался относительно кончины своего братца. Она никогда не чувствовала своей вины в смерти Роджера. Но Джеймс…

Белла осторожно обтерла влажной салфеткой лицо и шею раненого, моля Бога, чтобы наступающая ночь оказалась легче, чем предыдущая. Красивое лицо Джеймса было красным, в синих глазах застыла печать болезни. Он выглядел осунувшимся и измученным. Доктор Мадлтон являлся каждый день, и его прогнозы становились все более мрачными.

Харриет держала Беллу в курсе домашних новостей. Бобби поправился и вернулся на конюшню. Преступника так и не нашли, и Харриет сказала, что о Руперте больше никто ничего не слышал.

Джеймс открыл глаза.

— Почитай мне, Белла.

Она взяла Библию.

— Я продолжу с того места, где остановилась.

— Нет, прочитай то, что ты написала.

— Что?

— Прочитай мне свою следующую статью в «Таймс».

Белла замерла. Ему, наверное, совсем плохо.

— Ты же писала что-то все эти ночи.

Да. Но это была вовсе не политическая статья. Она вспомнила, что как-то прочитала о молодом хирурге, который лечил солдат при Ватерлоо, а потом переехал в Лондон и занялся медицинской практикой. Его методы лечения не всеми признавались, но положительные результаты отрицать было невозможно.

В отчаянии она написала этому хирургу письмо с просьбой приехать. Это было на следующий день после того, как Мадлтон впервые пустил Джеймсу кровь. Она достала листок бумаги с черновиком письма, отправленного хирургу.

«Уважаемый доктор Гримсби!

Ваши услуги крайне необходимы герцогу Блэквуду. Он испытывает ужасные страдания от инфицированной огнестрельной раны. Вы будете щедро вознаграждены за работу, и также вам будут компенсированы все дорожные расходы. Пожалуйста, приезжайте как можно скорее, поскольку состояние герцога ухудшается с каждым днем».

Джеймс ухмыльнулся:

— Если я правильно понял, ты не доверяешь доктору Мадлтону.

— Он деревенский врач и не имеет опыта лечения подобных ран. А доктор Гримсби лечил солдат на войне.

— Значит, ты считаешь меня достойным спасения?

— Конечно. Любая жизнь достойна спасения.

— Но ты же должна понимать, что, если я умру, наш спор относительно Уиндмура прекратится сам собой. Это поместье будет твоим.