Анастасия Туманова - Душа так просится к тебе Страница 43

В театр она вошла вовремя, ожидающий ее Заремин распевался у рояля, в зале было полным-полно хористов и солистов второго плана. Альтани еще не появлялся, а в первом ряду, к полному унынию Софьи, расположилась Нравина в окружении своей свиты. Грешнева заметила ее еще из дверей и постаралась пройти мимо с самым независимым видом. Она уже поднималась по боковым ступенькам на сцену, когда услышала пущенный в спину ядовитый, намеренно громкий шепот:

— Вы только посмотрите, в каком состоянии наша богиня является в храм искусства! Непричесана, заревана, платье все в разводах… восхитительно! Я слышала, что вернулся из своей Тьмутаракани ее торгаш — ну и разумеется, нынче ночью мамзель Грешневой некогда было подумать ни о репетиции, ни о внешнем виде! Господи, как только эти стены терпят…

Конец фразы Нравиной потонул в тихом хихиканье свиты, и Софья так и не услышала, что вынуждены терпеть стены Большого театра.

Прическа Софьи была в полном порядке, платье — новым, и, окажись она в сносном настроении, то постаралась бы не обратить внимания на выходку Нравиной — как делала это до сих пор. Но не сегодня. Чувствуя, как поднимается, растет внутри горячая, душная волна гнева, которую бесполезно было останавливать, Софья развернулась и быстро спустилась со сцены обратно в зал. Мельком она подумала, что, вероятно, сильно изменилась в лице, потому что окружавшие Нравину актрисы кинулись врассыпную. Сама примадонна осталась сидеть, но сильно побледнела. Когда же Софья подошла и быстрым уверенным движением, словно проделывала это всю жизнь, схватила соперницу за уложенный на затылке шиньон, Нравина взвыла, как вырвавшийся из тоннеля паровоз.

— Молчите, — тихо сказала Софья, приблизив к лицу примадонны свои зеленые бешеные глаза. — Молчите, или я перерву вам горло зубами! Вы исчерпали мое терпение, госпожа Нравина! Вам известно, что я никогда не пыталась выжить вас со сцены. Вам известно, что я не бегала к дирекции просить для себя ролей. Вам известно, что я не намерена была петь Татьяну, что я трижды или четырежды умоляла Альтани забрать у меня эту партию. Только под угрозой увольнения я согласилась петь. Поверьте, мне не доставляет это ни капли удовольствия! И клянусь спасением собственной души, если я еще хоть раз увижу свое платье испорченным, или будут спрятаны или залиты чернилами ноты, или разбита форточка в уборной, или произойдет что-либо еще в том же роде… я прилюдно разрежу ваше платье ножом прямо на вас! И даже ваши почтенные года, — Софья произнесла последние слова медленно, громко и с удовольствием, внутренне восторгаясь: наконец-то она стала восхитительной дрянью… — И даже ваши почтенные года, сударыня, меня не остановят. Вам понятно? Вам… тебе все понятно, вша портяночная?! — закончила она кстати вспомнившимся ругательством Федора и выпустила наконец нравинский шиньон.

В зале воцарилась мертвая тишина. «Ревизор», последний акт, немая сцена», — машинально подумала Софья, краем глаза видя застывших в ужасе актрис и обернувшегося соляным столпом Заремина на авансцене. Распластавшаяся в кресле, белая как простыня Нравина только открывала и закрывала рот, глядя вытаращенными глазами на темное от гнева лицо соперницы. Затем в этих глазах промелькнула какая-то мысль, Нравина икнула, вскинула ко лбу руку — и виртуозно лишилась чувств. Тут все закричали, запищали и забегали, со сцены к бездыханной супруге кинулся Заремин, кто-то помчался за водой, кто-то — в уборную за солями, кто-то громко звал дирижера… Софья, словно в полусне, вытерла о юбку руки, ушла в боковой проход, добралась до своей уборной, закрыла изнутри на щеколду дверь, села за стол, уронила голову на щербатую столешницу и заплакала.

В замерзшем окне висела круглая белая зимняя луна. Серебристый свет рассыпался на искры, запутавшись в ледяных узорах, и это было так красиво, что Анна Грешнева долго стояла у окна, рассматривая причудливые сияющие листья и ветви, нарисованные морозом. Стояла уже глубокая ночь, в пустом Столешниковом не было ни души, лишь откуда-то с бульваров доносился неторопливый звонкий стук копыт извозчичьей лошадки по промерзшей мостовой. Но вскоре смолк и он. Где-то бухнули ворота, коротко промяукала возвращавшаяся по крыше домой кошка — и снова наступила тишина.

— Аня… — негромко окликнули из постели. — Пожалуйста, иди ко мне.

— Да. — Анна с некоторым сожалением оторвалась от синего искрящегося окна, в котором завис белый диск, и вернулась в постель, перерезанную пополам голубым лунным лучом. Мужская рука протянулась ей навстречу, Газданов сильно и ласково привлек ахнувшую от неожиданности женщину к себе и обнял.

— Ты можешь это снять? — попросил он, касаясь кисейной ночной рубашки Анны.

Та помотрела на него с изумлением, но, помедлив, рубашку сняла и нагая растянулась на постели. Газданов, приподнявшись на локте, молча, не шевелясь, глядел на нее. Черные глаза Сандро в полумгле казались огромными, рассмотреть выражение его лица Анна не могла. Ситуация представлялась ей смешной, она была уверена, что выглядит весьма глупо, и то, что Газданов молчит, настораживало еще сильнее.

— Могу ли я теперь одеться, господин полковник? — наконец поинтересовалась она. — Все же холодно долго находиться так…

— Аня… — Даже в темноте было заметно, как смутился Газданов, и Анна тут же пожалела о своем сухом тоне. — Прости… я вовсе не хотел тебя обижать… Прости, но… ты необыкновенно красива! Я никогда не видел таких женщин! Я… Я вообще никогда не видел женщин… вот так.

В его речи от волнения появился чуть заметный акцент, и Анна едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Только не говорите мне, что никогда не бывали в борделях!

— Бывал, разумеется… Такова мужская скотская жизнь… — смутился еще больше Газданов. — Но я имел в виду женщин… настоящих женщин, не продажных.

— Господин полковник, я тоже продажная женщина, — напомнила Анна, с облегчением ныряя обратно в рубашку. — Это знает вся Москва. Свою супругу, когда она у вас появится, вы никогда не сможете принудить к… такому полному разоблачению, не правда ли?

— Почему ты говоришь мне «вы»? Я подумал, что теперь мы могли бы… — Газданов бережно привлек ее к себе, поцеловал круглое плечо под прозрачной тканью. Анна вздрогнула: он кольнул ее жесткой щетиной. И тут же подумала с удивлением, что это вовсе не противно ей. Ощущение было настолько новым, что она, задумавшись, забыла ответить на вопрос Газданова, и тот повторил его.

— Мы слишком мало с вами знакомы, чтобы обращаться друг к другу на «ты», — сама не понимая, куда и зачем ее несет, заметила Анна.