Патриция Райс - Дьявольски красив Страница 44

Обнаружив доступность своего предмета желаний, Блейк благодарно поцеловал ее, прежде чем спуститься к выпуклости груди. Она едва не лишилась чувств, ощутив жар его губ в столь интимном месте.

Она не заметила, что карета остановилась, пока дверца резко не распахнулась. У нее не было времени, чтобы поправить одежду или прикрыться. Блейк просто подхватил ее на руки и, прижав к груди, понес по дорожке к Каррингтон–Хаусу.

Вот что сделало с ней увлечение мужчиной — она сбилась с намеченного курса. И явно позабыла о своем достоинстве.

Она молилась, чтобы у Ричарда хватило ума держаться в стороне, и это несколько охладило ее пыл. Обнимая мужа за шею, с обвивающим его ноги подолом платья, Джослин прятала лицо у него на плече.

Вместо того чтобы вежливо поздороваться с недавно нанятыми слугами, Блейк понес ее мимо них к лестнице, лишь немного хромая. По–видимому, служанка и лакей должным образом приветствовали своего хозяина книксеном и поклоном, но она не могла посмотреть никому в лицо, когда ее тащили как мешок с мукой.

— Поставь меня, — прошептала она, когда они дошли до лестницы. — Ты надорвешься или сломаешь себе шею, неся меня наверх.

Блейк фыркнул, оставив без внимания ее уговоры.

— Я могу пригвоздить к мату Джентльмена Джима. А ты не тяжелее коробки с книгами.

Коробка с книгами, ну и ну! Ей бы следовало обидеться, но у нее все еще кружилась голова от его поцелуев и силы, потому Она улыбнулась его неромантическому сравнению.

— В следующий раз пусть это будет коробка с цветами, — предложила она, — Или пушинка. Больше приятных образов, пожалуйста.

Из его горла вырвался низкий вибрирующий рокот, когда Блейк плечом распахнул дверь в хозяйскую спальню.

— «Пускай нахмурится, скажу: о, роза, осыпанная перлами росы, — процитировал он, поднес ее к кровати и уложил на клетчатое покрывало, потом сел на край и сбросил туфли. — Тебя прекрасней в целом свете нету»[5].

И хотя она понимала, что все это, конечно же, не всерьез, что он просто цинично цитирует Шекспира, как и в ночь дуэли, Джослин приводило, в восторг тепло его бархатного баритона. Даже его голос возбуждал ее. Когда он наклонился, чтобы снять с нее расстегнутое платье, то, вполне возможно, воспламенил ее до безумия.

— Средь бела дня, — запротестовала она, когда он приподнял ее и стал стягивать свадебное платье, пока оно не растеклось по полу серебристой лужей. Она отталкивала ловкие пальцы, раздевшие ее до корсета и тонкой шемизетки, прикрывающей грудь. — Слуги будут шокированы.

— А мне какое дело?

Расправляясь с крючками корсета, Блейк снова поцеловал выпуклость ее груди.

Не успела она придумать подходящий ответ, как его губы сомкнулись вокруг соска, и Джослин ахнула от нахлынувшей волны новых возбуждающих ощущений. Тянущее чувство вновь зародилось внизу живота, и она поспешно схватилась за бицепсы Блейка в надежде остановить его. Или себя.

Он втянул сосок глубже и погладил вторую грудь. Она вскрикнула от наслаждения. Если у нее еще и была какая–то надежда на брак по расчету, в эту минуту она отказалась от нее. Ей следовало испугаться, но она испытывала лишь восторг от того, что Блейк продолжал ее целовать.

Ее муж был сильнее и решительнее, чем строй кавалерии, штурмующий бастионы, — Бог знает, где они находятся, эти бастионы. И он проделывал с ней такое, что подрывало ее оборону. Влага его губ на груди была соблазнительным грехом. Джослин попыталась заговорить, но Блейк остановил ее поцелуями. Как только ее напряжение окончательно растаяло под влажным жаром его губ и языка, он приподнял ничем не сдерживаемую грудь и поласкал возбужденный бутон.

Ее предательское тело вы гнулось навстречу его рукам. В ответ он застонал ей в рот и торопливо развязал шемизетку, чтобы целиком завладеть грудью. Джослин чуть не заплакала от восторга этого прикосновения. Руки у него были шершавыми и загрубевшими, но прикосновения нежными, когда он исследовал то, что принадлежало ему.

— Я не настолько джентльмен, чтобы вежливо дожидаться ночи. Боюсь, так долго не выдержу, — пробормотал он у ее губ.

Глубина его страсти воспламенила ее изнутри, растекаясь словно огонь. Она не могла поверить, что такой сильный и уверенный в себе мужчина как Блейк может желать ее, слабую женщину, с такой сокрушительной силой. Он кружил ей голову надеждой и в то же время пугал.

Солнце струилось в окна между раздвинутыми портьерами. Джослин прикрыла грудь рукой, когда он приостановился, чтобы полюбоваться ее наготой. Большая ладонь Блейка остановила ее, а обжигающий взгляд скользнул по ней до того места, где его ласки разожгли огонь.

— Нет, я хочу увидеть всю тебя, узнать всю тебя. Ты самый прекрасный приз, который я когда–либо выигрывал.

Соблазн его страстного утверждения был силен. Никто никогда не считал ее призом, прекрасным или нет, но она все равно запротестовала приличия ради:

— Шторы открыты.

— Думаешь, кто–нибудь свешивается с крыши, чтобы заглянуть сюда? — поддразнил он ее.

Все происходило слишком стремительно. Она не знала, что думать. Она даже не вполне понимала, что он делает. Она не стыдливая и не жеманная. Она раздевалась перед дюжинами слуг и модисток, и даже перед леди Белден. Но никогда перед мужчиной, который прикасался бы к ней так смело, как он.

— Я думала… — начала было она, но он наклонился и вновь провел языком по соску, и влага скопилась у нее между ног.

— Не думай, — посоветовал он и стащил одеяло, чтобы уложить ее на простыни. — Когда занимаются любовью, то не думают, а действуют.

Такая философия была ей по сердцу.

Он встал и до конца развязал свой шейный платок, обнажив крепкую загорелую шею. Джослин опустилась на колени, настроенная не быть пассивным соперником в этой битве желаний. Остро сознавая, что шемизетка распахнута, оставляя грудь обнаженной, как у какой–нибудь распутницы, она сражалась с пуговками его жилета, пока он не без труда освобождался от своей облегающей визитки.

— Ты должен иметь камердинера, чтобы помогал тебе с этим, — пожурила она, пряча трепет удовольствия от того, как он восхищался ее грудью. — Вот что выходит из такой спешки.

Он швырнул визитку на стул и ловко покончил с пуговками жилета.

— Я не считаю, что заниматься любовью со своей женой средь бела дня хоть сколько–нибудь неприлично. И если б я хотел поторопиться, то просто задрал бы тебе юбки и овладел тобой в карете.

Джослин судорожно сглотнула, внезапно осознав, что под шемизеткой на ней ничего нет, кроме подвязок и чулок. Она постучала кулачком по его рубашке, не позволяя себе испугаться его опытности в сравнении с ее полным невежеством.