Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела Страница 45

Советница пошатнулась и схватилась за стол, чтобы не упасть.

— Ты отчасти прав, Иоганн, — сказала госпожа Гельвиг, — но твои последние слова слишком резки. Это совсем не одно и то же: находят ли имущество, не имеющее хозяина, или крадут заведомо чужой хлеб… Меня удивляет, как ты можешь делать сравнение между знатными и простыми. Непростительно сравнивать женщину хорошей семьи с такой девушкой, как Каролина…

— Мама, я уже сказал тебе сегодня в саду, что не потерплю оскорбления чести этой девушки, — сердито воскликнул профессор.

— Однако смею просить тебя быть воздержаннее и иметь ко мне побольше уважения, сын мой, — приказала она с уничтожающим взглядом своих холодных серых глаз. — Ты прекрасно играешь роль рыцаря этой принцессы, и мне, по-видимому, не остается ничего больше, как сложить к ее ногам и мое почтение.

— Тебе действительно придется сделать это, мама, — ответил он спокойно. — Ты должна будешь оказывать ей почтение и уважение, так как она будет моей женой.

Старый купеческий дом не провалился после этих слов, как предполагала в первую минуту госпожа Гельвиг. Ее сын говорил решительно, как человек, которого не могут поколебать ни слезы, ни истерики, ни сцены ярости. Госпожа Гельвиг безмолвно отшатнулась, советница же очнулась от своего обморока и истерически расхохоталась.

— Вот твоя прославленная мудрость, тетя! — воскликнула она резко. — Теперь я торжествую… Кто просил тебя выдать замуж эту девушку до приезда Иоганна? При первом же взгляде на эту особу у меня явилось предчувствие, что она принесет нам всем несчастье… Я сейчас же еду в Бонн, чтобы известить жен всех профессоров, какова будет новая дама, которая скоро вступит в их круг.

Она бросилась вон из комнаты. За это время госпожа Гельвиг успела уже прийти в себя.

— Я, видимо, неверно поняла тебя, Иоганн, — сказала она с наружным спокойствием.

— Если ты так думаешь, то я повторю свое объяснение, — сказал он холодно и неумолимо. — Я женюсь на Фелисите Орловской.

— Ты можешь поддерживать эту безумную идею?

— Вместо ответа я спрошу тебя: дала бы ты и теперь свое благословение на мой брак с Аделью?

— Без сомнения: это приличная партия, и я не желаю лучшего.

Профессор густо покраснел. Он закусил губу, чтобы сдержать готовый вырваться у него поток гневных речей.

— После этого ты должна быть лишена права вмешиваться в мои важнейшие жизненные вопросы, — сказал он, с трудом сдерживаясь. — То обстоятельство, что эта нравственно испорченная особа, эта лицемерка отравит всю мою жизнь, — не принимается тобой во внимание. Ты будешь жить далеко от меня и спокойно говорить: «Он женился прилично», но я, во всяком случае, хочу быть счастливым…

— Не забывай, что благословение отца созидает дома детей, а проклятие матери разрушает их до основания! — с хриплым смехом ответила она.

— Не хочешь ли ты уверить меня, что твое благословение смоет нравственные недостатки Адели? Твое проклятие потеряет силу, падая на невинную голову… Ты не произнесешь его, мама! Бог не примет его… Ведь оно упадет на тебя и сделает одинокой твою старость.

— Мною руководят только мысли о чести и позоре. Ты должен уважать мою волю и в силу этого откажешься от своих слов.

— Нет, ты должна примириться с этим, мама! — воскликнул профессор и покинул комнату, в то время как она осталась, как статуя, с протянутыми руками. Произнесли ли проклятие эти искаженные губы? Ни одного звука не донеслось до холла, но если бы слово и было произнесено, то оно было бы бесплодно, потому что Бог любви не дает подобного оружия в руки людей злых и мстительных.

Во втором этаже хлопали дверями, двигали ящиками и бегали. Советница укладывала свои вещи.

— Вот и конец цветочку незабудке, — довольно бормотал Генрих, вынося огромный сундук.

В противоположность этой суете спокойным было бледное лицо молодой девушки, стоявшей у окна кухни. Перед ней стоял ящик с ее детским гардеробом. Госпожа Гельвиг отдала приказание выдать ей «тряпье», чтобы она не имела повода оставаться на ночь в этом доме. Фелисита держала в руках маленькую печатку с гербом Гиршпрунгов, когда в окне показалось бледное лицо профессора.

— Идемте, Фелисита, вы не должны ни минуты оставаться в этом доме! — сказал он, глубоко взволнованный. — Оставьте пока ваши вещи здесь. Генрих принесет их вам завтра.

Она накинула платок и встретилась с профессором в холле. Он взял ее под руку и повел по улице. У дома советницы Франк он позвонил.

— Я привел Фелиситу под вашу защиту, — сказал он старой даме, когда она приветливо, но удивленно приняла их в своей комнате. — Я вам многое доверяю, — продолжал он многозначительно. — Берегите мне Фелиситу, как дочь, пока я не потребую ее от вас обратно.

XXVIII

Молодая девушка прошла лишь несколько улиц и переступила два порога, но какую перемену произвели в ней эти несколько шагов! Купеческий дом лежал позади, а с ним и вся тяжесть бессердечного обращения. Вокруг нее было светло. Свободное, здоровое мировоззрение, живой интерес ко всему, что есть лучшего, прекраснейшего в мире, радость и искренность царили в доме Франков. Фелисита очутилась в подходящей для нее среде. Ей было приятно и вместе с тем грустно слышать, как ее называли теми же ласкательными именами, которые давала ей тетя Кордула — она тотчас же стала любимицей стариков Франк.

Такова была внешняя перемена, которая произошла с ней. Перед внутренней же она сама стояла в сладком смущении… В тот вечер она беспрекословно последовала на призыв профессора, оставив все свои вещи; в холле она молча дала ему свою руку и пошла за ним, не желая даже знать, куда он ведет ее. Она пошла бы за ним через весь земной шар без слова протеста или сомнения. Искренние уверения профессора в любви, его мольбы, полные страха, разрывали ей сердце, но они были далеки от того, чтобы поколебать ее решение. Но, отказываясь вернуть ей книгу, он сказал: «Я не могу поступить иначе. Я не изменю этого решения даже и в том случае, если бы вы согласились за отказ от него стать моею». Несмотря на то что она была тогда так взволнована, ее сердце возликовало. После этого твердого решения у нее появилось доверие к нему, без которого она считала невозможной их совместную жизнь.

Профессор каждый день приходил в дом Франков. Он был сумрачнее и замкнутее, чем когда-либо. Пребывание в родительском доме стало для него невыносимо. Необычайное внутреннее волнение потрясло, наконец, и стальные нервы госпожи Гельвиг. Она заболела и должна была лежать в постели, настойчиво отказываясь при этом видеть сына, и доктор Бём лечил ее. Профессор посвятил адвоката Франка, как попечителя наследников Гиршпрунгов, в свою семейную тайну и высказал твердое намерение искупить совершенную его предками несправедливость. Все замечания, которые делал его друг с юридической точки зрения, чтобы хоть ограничить размеры этого искупления, профессор отвергал и решительно ставил вопрос: считает ли он деньги приобретенными честным путем? На это адвокат, естественно, не мог отвечать утвердительно. Он полагал, что Гиршпрунги не существуют, но зато, по его мнению, благочестивого господина Павла Гельвига не следовало щадить, и поэтому от него потребовали скрытые им двадцать тысяч талеров. Праведник спокойно ответил, что он действительно получил эту сумму от своего дяди, но в покрытие старого долга, а откуда дядя взял деньги — ему совершенно безразлично. Вообще же он не считает себя обладателем этого состояния, он только «управляющий у Господа», и по этой причине будет всеми силами защищать обладание этой суммой и готов довести дело до суда…