Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела Страница 46

Почти так же ответил и студент Натаниель. Ему совершенно безразлично, что совершил его предок сколько-то лет тому назад — он не считает себя обязанным расплачиваться за чужие грехи и не хочет уменьшать свое состояние ни на один пфенниг.

— Мне ничего не остается, — сказал, горько усмехаясь, профессор, бросая на стол эти доказательства честности Гельвигов, — как пожертвовать всем, что я имею из наследства и моих сбережений, если я не хочу быть укрывателем этого преступления!

Таким образом каникулы подошли к концу. Госпожа Гельвиг встала с постели, но решительно объявила, что согласится увидеться с сыном только при условии, что он забудет эту «сумасшедшую историю» с Гиршпрунгами и откажется от женитьбы на Фелисите. Этого было достаточно, чтобы навсегда разлучить мать с сыном.

Фелисита ежедневно после обеда садилась к окну и с бьющимся сердцем смотрела украдкой на улицу, ожидая той минуты, когда наконец из-за угла покажется профессор. Его взгляд всегда был направлен на окно, у которого будто бы за работой сидела молодая девушка. Профессор никогда не говорил о своей любви, и Фелисита могла б подумать, что она отошла на задний план, если бы не его глаза: они следили за ней непрестанно и начинали блестеть, когда она входила в комнату, поднимала лицо от работы или оборачивалась к нему. Она знала, что была по-прежнему «его Феей».

И вот завтра она напрасно будет сидеть у окна, ожидая его. Он будет уже далеко, бесчисленные чужие лица встанут между ним и его Феей, и прежде, чем она опять его увидит, может пройти бесконечно длинный год.

Накануне отъезда профессора во время обеда семьи Франк служанка принесла адвокату визитную карточку. Он бросил ее на стол и вышел; на ней было написано: «Лютц фон Гиршпрунг, из Киля».

В то время как старики Франк разговаривали о появлении наследника, Фелисита сидела, глубоко взволнованная… Итак, бедное дитя комедиантов, такое одинокое до сих пор на жизненном пути, оказывается теперь под одной кровлей со своим близким родственником… Был ли это ее дед или брат матери?…

Приезжий носил то же имя, что и выселившийся отсюда его предок. Эта линия Гиршпрунгов, видимо, придавала большое значение своим предкам; можно было предсказать почти наверно, что они не признают своего родства с дочерью фокусника. При мысли об этом вся кровь бросилась в голову Фелиситы, и она крепче сжала губы, чтобы у нее не вырвалось нечаянно слово возмущения. Но тем сильнее было ее желание увидеть приезжего.

Вскоре по приезде Гиршпрунга адвокат попросил к себе профессора. Совещание их длилось больше двух часов. Потом адвокат попросил свою мать приготовить кофе, так как хотел по окончании переговоров сойти вниз со своим гостем. Фелисита еще приготовляла все необходимое на кухне, когда услыхала, что все трое спускались по лестнице. Несмотря на ее решение быть твердой, силы почти оставили ее, когда она увидела приезжего, который медленно шел, разговаривая с профессором. Он был очень высокого роста, и его осанка и движения выдавали не только светского человека, но и господина, привыкшего повелевать. Ее дедом он не мог быть, для этого он был слишком молод.

Фелисита дрожащими руками пригладила волосы и вошла в комнату. Присутствующие стояли в оконной нише спиной к вошедшей. Она тихо наполнила чашки, взяла поднос и предложила гостю кофе; он быстро повернулся при звуке ее голоса и испуганно отшатнулся.

— Мета! — воскликнул он.

— Мета фон Гиршпрунг была моей матерью, — сказала молодая девушка.

— Ваша мать? Я не знал, что у нее был ребенок, — пробормотал Лютц фон Гиршпрунг, стараясь овладеть собой.

Фелисита горько и презрительно усмехнулась — отчасти своей слабости, из-за которой она, несмотря на свое решение, все-таки выдала этому человеку свое происхождение. Она навлекла на себя только новый ряд унижений…

Смущение Гиршпрунга понемногу прошло, и он сказал тихо:

— Да, совершенно верно, в этом маленьком городке несчастную настигла богиня мщения.

Казалось, с этими словами к нему вернулось полное самообладание. Он выпрямился и сказал, обращаясь к окружающим:

— Извините, пожалуйста, что я отдался мгновенному впечатлению и забыл, что нахожусь в обществе… Но я думал, что эта семейная драма давно уже закончена, и вдруг теперь появляется неожиданный эпилог… Вы, значит, дочь фокусника Орловского? — обратился он к Фелисите, видимо стараясь придать своему голосу любезное выражение.

— Да, — ответила она коротко.

— Ваш отец по смерти своей жены оставил вас в X.? Вы выросли здесь? — спрашивал он дальше, очевидно смущенный гордым видом девушки.

— Да!

— Ему оставалось недолго заботиться о вас. Насколько мне известно, он восемь или девять лет назад умер в Гамбурге от нервной горячки.

— Я только теперь узнаю, что он умер, — ответила Фелисита, и на ее глазах показались слезы.

Но, несмотря на потрясение, она чувствовала все-таки какое-то болезненное удовлетворение: госпожа Гельвиг часто говорила, что ее отец тунеядствует и не думает о том, что стоит чужим людям кормить его ребенка.

— Мне очень жаль, что пришлось сообщить вам это печальное известие, — сказал Гиршпрунг с сожалением. — С ним вы потеряли единственного родственника, который остался у вас после смерти вашей матери… Я узнавал о прошлом этого человека — он с детства был одинок на свете. Таким образом, как это ни жаль, у вас нет родных.

— Позвольте вас спросить, господин фон Гиршпрунг, какое отношение к вашей семье имела мать этой молодой девушки? — спросила советница, возмущенная тем, что он отказывается от родства с Фелиситой.

Краска покрыла его лицо.

— Она была когда-то моей сестрой, — ответил он беззвучным голосом, но делая ударение на слове «когда-то». — Я умышленно избегал упоминать об этом родстве, — продолжал он после паузы, — так как иначе я должен сделать этой молодой даме такие открытия, от которых ей лучше было бы быть избавленной… В тот момент, когда госпожа Орловская протянула свою руку фокуснику, она перестала быть членом нашей семьи… В нашей фамильной книге рядом с ее именем не записано имя ее мужа — в ту минуту, когда она переступила наш порог, мой отец вычеркнул ее имя, это было для него в тысячу раз тяжелее, чем поставить надгробный памятник… С тех пор имя Меты фон Гиршпрунг никогда не упоминалось.

Советница во время этих уничтожающих открытий любовно обняла Фелиситу… Невдалеке стоял профессор — он не произнес ни слова, но его глаза с выражением любви и сочувствия покоились на бледном лице молодой девушки, которая снова должна была страдать за свою покойную мать… Наступила тяжелая пауза. В этом всеобщем молчании лежало строгое осуждение; говоривший тоже почувствовал это и сказал нерешительно: