Барбара Картленд - Страсть и цветок Страница 5

На сцене появилась танцовщица.

Она нисколько не походила на тех танцовщиц, которых прежде доводилось видеть князю.

Привыкший к русскому Императорскому балету с его крошечными балетными туфельками, украшенными оборками пачками, низким корсажем и вычурной косметикой, в этой девушке он увидел нечто прямо противоположное.

На ней была греческая туника из белого шелка, а волосы были хотя и распущены, но зачесаны в стиле, который нельзя было назвать ни классическим, ни современным.

Ноги ее были обуты в сандалии. Украшений не видно вовсе, так же как и следов макияжа.

Застыв на какое-то мгновение на середине сцены, она начала танец.

То был танец и — одновременно — пантомима, рассказывающие историю до того простую и до того блистательно воплощенную, что не понять ее было невозможно.

То было дитя, счастливое, беспечное дитя, приходящее в радостный трепет от вида цветов, пения птиц, и когда она воздевала вверх руки, начинало казаться, что над головой ее и впрямь порхают птицы, а где-то рядом снуют от цветка к цветку бабочки.

То был танец до того совершенный в каждом движении тела, в каждом мановении рук, что публика, казалось, перестала дышать. Ни один звук не нарушал тишины.

Она была сама радость, сама молодость, она верила в то, что на Небесах восседает Всевышний, что с миром не случится дурное.

Каждому она возвращала воспоминание о его детстве; она была невинна и прекрасна, и казалось — держит в своих руках ключи от счастья и красоты.

Занавес медленно опустился, и какой-то миг еще стояла тишина, которая, как известно каждому артисту, всегда предвосхищает истинную славу.

Затем громовыми раскатами взорвались рукоплескания. Было ощущение, что вздрогнули стены театра.

— Она бесподобна!! — воскликнул князь. — Кто это?

— Ее зовут Локита, — ответил лорд Марстон.

И вновь воцарилась тишина, заиграла музыка, но на сей раз она была совсем другой — мрачной, пронизанной стрелами уныния.

Подняли занавес. Декорации остались без изменения, и снова Локита замерла в центре сцены.

Теперь на ней была черная мантия, а в руке она держала венок. Она не двигалась, и однако было в ее позе нечто такое, что те, кто сейчас не спускал с нее взгляда, ощутили комок в горле.

Она сделала несколько шагов вперед и возложила венок на могилу любимого человека. Она смотрела на эту могилу, и сердце ее рвалось на части.

Она утратила то, чему невозможно было найти замену; казалось, сама она возлежит в этой могиле, более не принадлежа миру, населенному живыми существами.

Она зарыдала, и с ней вместе зарыдали женщины в зале; она протянула вперед руки, как бы моля ушедшего от нее человека воскреснуть. Потом, лишенная сил, она стала опускаться все ниже и ниже; мера захлестнувшего ее отчаяния была столь велика, что отныне она сама искала смерти.

Внезапно в звучании музыки стали различимы отголоски некой надежды, надежды, заставившей ее поднять залитое потоками слез лицо, и медленно, настолько медленно, что наблюдать за ней становилось нестерпимо мучительно, она выпрямилась.

Оно было с ней, оно было рядом, оно укрывало, укутывало ее, — знание, что смерти нет. Есть только жизнь.

Постепенно это знание проникало внутрь нее, оно охватывало ум, душу, сердце.

И наконец она знала наверное, что это — правда, что смерти не существует! Человек, которого она любила, не оставил ее.

Так пусть будет свет, пусть живет вера! Она скинула с себя мантию и закружилась в танце, который танцевала прежде, счастливая и — не одинокая.

Возникало почти вещественное ощущение присутствия рядом с нею человека, с которым она заговаривала, к которому льнула. Они были вместе; не осталось ни горечи, ни уныния, но лишь радость и упоение восторгом, пришедшие к ним, как милость божества.

Упал занавес, и каждый из сидящих в зале исторгнул из себя вздох, тот вздох, который не может не сойти с уст смертного, когда ему довелось побывать в мире грез и желанного чуда.

— Боже праведный!

Это восклицание непроизвольно вырвалось у князя Ивана.

И вместе со всеми он яростно забил в ладоши, не сводя глаз со сцены в ожидании выхода на поклоны танцовщицы.

— Ты ее больше не увидишь, — спокойно сказал лорд Марстон.

Князь недоуменно взглянул на него:

— Она не выходит на вызовы публики? Но Бога ради, почему?

— Не могу сказать. Люди отбивают себе ладони, срывают голос, но она не обращает на это никакого внимания.

Князь был ошеломлен. Ни разу до того он не слышал, чтобы танцор, певец или актриса пренебрегали своей порцией оваций.

Когда занавес вновь взметнулся ввысь и на сцене показались все те же назойливо-кричащие декорации, он произнес:

— Я должен увидеть ее. Пройдем за кулисы.

— Оставь, это бесполезно. Она никого не примет.

— Чепуха! Меня она примет. Позови слугу. — Сказав это, он достал из кармана карточку и написал несколько слов на ее обороте.

Лорд Марстон наблюдал за ним, не пытаясь спрятать усмешку. Потом он поманил пальцем одного из служителей.

Князь протянул тому карточку:

— Отнесите это мадемуазель Локите и передайте нам ее ответ. — С этими словами он вложил ему в руку луидор.

Служитель покачал головой:

— C'est impossible, Monsieur!

— Ничего невозможного! — отрезал князь. — Я хочу пригласить мадемуазель сегодня на ужин. Вы же видите на карточке мое имя. Я — князь Иван Волконский.

— Прошу прощения, месье принц, но мадемуазель Локита никогда не принимает приглашений на ужин. — Он бросил взгляд на сцену: — По правде говоря, месье, она сейчас уже выехала из театра.

— Выехала?! — резко переспросил князь. — Что же, она и в финале не появится?

— Нет, сударь. Мадемуазель Локита ни с кем не разговаривает. Она заканчивает выступление и тут же уезжает.

Князь сделал ему знак удалиться и обернулся к лорду Марстону:

— Он говорит правду?

— Мне рассказывали то же самое, — ответил лорд Марстон. — Локита — это сенсация. Газеты хвалят ее на все лады, однако она отказывается от любых интервью, и никто никогда не замечал ее появления на публике.

— Она просто чудо! Немыслимо! — вскричал князь Иван. — Я-то полагал, что кое-что смыслю в танце, но это совершенно отлично от того, что я видел раньше.

— Я был уверен, что ты это скажешь, — улыбнулся лорд Марстон. — Далее до конца постановки — сплошная банальщина. Что ж, мы едем?

— Нет, будь я трижды проклят! Я не собираюсь никуда ехать, — заявил князь. — Мы должны пройти за кулисы и узнать, говоришь ли ты правду.

— Отлично. Только, смею уверить, ты напрасно теряешь время.