Диана Гэблдон - Барабаны осени. О, дерзкий новый мир! Страница 50

Шкатулка была довольно тяжелой, широкой и глубокой. Ее сделали из плотной, тщательно обработанной и отполированной темной древесины, и стенки шкатулки несли на себе следы долгой и активной жизни: где-то можно было заметить трещинки и сколы, но все это ничуть не портило блистающую красоту. Вообще шкатулка обладала замком, но он не был заперт; крышка откинулась легко, повернувшись на медных смазанных петлях, и изнутри вырвался сильный запах камфары, плотный, словно невидимый джинн.

В дымчатых от жары лучах солнца блеснули инструменты, — светлые, несмотря на налет, покрывший их от того, что они слишком долго пролежали без дела. Каждый уютно расположился в своем собственном гнездышке, аккуратном, обитом зеленым бархатом.

Вот маленькая, но острозубая пила; вот ножницы, вот три скальпеля — круглая кюретка, прямой ланцет и выпуклый, так называемый «брюшистый»… вот серебряная плоскость шпателя для прижимания языка… вот держатели и зажимы…

— Джейми! — восхищенная, я достала из шкатулки короткий эбонитовый стержень, на конце которого был укреплен плотный шар из того же зеленого бархата, набитого конским волосом; я уже видела такой в Версале, это была версия молотка невропатолога, применявшаяся в восемнадцатом веке. — Ох, Джейми! Это просто чудесно!

Он дрыгнул ногой, явно довольный.

— Да? Они тебе нравятся?

— Я от них просто в восторге! Ох, посмотри-ка… тут еще что-то, на крышке подвешено, вот, прикрыты… — Я несколько мгновений тупо таращилась на развинченные трубки, оправы, подставку и зеркала, пока наконец перед моим внутренним взглядом все это не сложилось в единое целое. — Микроскоп! — выдохнула я, с благоговением прикоснувшись к одной из деталей. — Боже праведный, микроскоп!

— И это еще не все, — сообщил Джейми, горя желанием продемонстрировать мне остальное. — Вот тут… передняя стенка откидывается, и внутри еще другие инструменты.

Они и в самом деле там лежали — и среди многого прочего там нашлись миниатюрные весы с бронзовыми противовесами, трубка для изготовления круглых пилюль и покрытая пятнами мраморная ступка; пестик был завернут в лоскут, чтобы не разбился при перевозке. И еще внутри, над инструментами, стояли в несколько рядов маленькие каменные и стеклянные пузырьки, плотно закрытые пробками.

— Ох, это потрясающе! — сказала я, осторожно вертя в пальцах маленький скальпель. Полированное дерево рукоятки легло в мою руку так, как будто его вытачивали специально для меня; лезвие было тяжелым и безупречно сбалансированным. — Ох, Джейми, как я тебе благодарна!

— Ну, значит, они тебе действительно нравятся? — Его уши стали ярко-красными от удовольствия и волнения. — Я в общем так и подумал, но… Я на самом деле понятия не имею, для чего они все предназначены, просто увидел, что работа очень хорошая.

Даже я понятия не имела, для чего предназначены некоторые из этих предметов, но все равно они были прекрасны сами по себе; они были изготовлены человеком, любившим свое дело, — или для человека, любившего свое дело, — их делали с душой.

— Кому они принадлежали, хотела бы я знать? — Я с силой дохнула на поверхность двояковыпуклой линзы и, протерев ее подолом своей юбки, заставила ослепительно засверкать.

— Та женщина, которая мне их продала, не знала; но вместе с ящиком была еще и тетрадь записей его владельца. Я и тетрадь прихватил — может, там найдется имя.

Приподняв верхнюю доску с инструментами, Джейми открыл углубление под ним, в котором и лежала толстая квадратная тетрадь, наверное, дюймов восьми в ширину, переплетенная в черную потертую кожу.

— Я подумал, вдруг эта тетрадь тоже тебе пригодится, как та, что была у тебя во Франции, — пояснил Джейми. — Ну, та, в которой ты делала рисунки и записи о людях, которых ты видела в тамошнем госпитале. В этой написано немного, зато хватает чистых страниц для твоих собственных заметок.

Тетрадь была заполнена едва ли на четверть; страницы покрывали строчки, тесно сидящие друг на друге, написанные отличными черными чернилами. Там и сям мелькали небольшие зарисовки, привлекшие мой взгляд своей клинической иллюстративностью: вот изъязвленный большой палец ноги, вот раздробленная коленная чашечка, с аккуратно отодвинутой кожей; гротескно разбухший, запущенный зоб; рассеченные мышцы икры, на каждой — аккуратная надпись.

Я вернулась к началу тетради, чтобы посмотреть, не написано ли что-нибудь на внутренней стороне обложки или еще где-то; и в самом деле, имя владельца было начертано в верхней части первой страницы, маленькими аккуратными буквами с завитушками: «Доктор Даниэль Роулингс, эсквайр».

— Интересно, что же могло случиться с доктором Роулингсом? Та женщина, у которой остался этот ящик, ничего тебе не сказала?

Джейми кивнул, слегка наморщив лоб.

— Этот доктор останавливался у нее всего на одну ночь. И сказал, что прибыл из Виргинии, там у него дом, а здесь он по некоему делу… по поручению, а инструменты он, конечно, как всегда, взял с собой. Он искал какого-то человека по имени Гарвер — по крайней мере, той женщине так запомнилось. Но вечером после ужина он ушел — и больше не вернулся.

Я уставилась на Джейми.

— Больше не вернулся? А она что, даже не знает, что с ним случилось?

Джейми покачал головой, вспугнув небольшую стайку комаров. Солнце уже садилось, окрашивая поверхность речной воды в нежные золотые и оранжевые тона, и всякая кусачая дрянь, почуяв приближение вечера, начала роиться вокруг нас.

— Нет. Она ходила к местному шерифу, и к судье, и полицейские обыскали все вокруг, до последнего кустика, — но никаких следов этого человека так и не нашли. Они искали его целую неделю, а потом, конечно, перестали. Он не сказал хозяйке, из какого города в Виргинии он приехал, так что они даже не смогли навести справки на тот счет, вернулся ли он домой.

— Как это странно… — я вытерла капли влаги, выступившей на моем подбородке. — И когда пропал этот врач?

— Год назад, так она сказала. — Джейми посмотрел на меня с легкой тревогой. — Ты ведь ничего не имеешь против? То есть я хочу сказать — ты будешь пользоваться этими инструментами?

— Да, конечно, — я прикрыла глаза и осторожно погладила медицинскую шкатулку; темное дерево было теплым и гладким, пальцы скользили по нему легко, не задерживаясь. — Если бы они были моими… ну, я хотела бы, чтобы они кому-нибудь пригодились.

Я живо припомнила свою собственную докторскую сумку — кожаный саквояж, с моими инициалами, выгравированными золотом на его ручке. То есть когда-то они были позолоченными, так будет правильно; от долгого ношения саквояжа золото стерлось, его тисненая кожа стала гладкой и блестящей… Этот саквояж подарил мне Фрэнк, когда я получила диплом врача; а я оставила его своему другу Джо Эбернети, надеясь, что он пригодится кому-нибудь, кто будет так же беречь его, как берегла я.