Анастасия Туманова - Княжна-цыганка Страница 55

– И долго ты так собираешься? – вдруг спросил, не открывая глаз, Мардо. – Присела б хоть, в ногах правды нет.

Копченка вздрогнула от неожиданности. Сухо ответила:

– Некогда мне сидеть, золотой. – И, взмахнув ведром, быстро пошла, почти побежала к лиману.

– …Да что ты говоришь, моя красавица! Да какие же тут восемь сдачи, когда я десять за одного твоего синего куренка, который еще на Троицу своей смертью помер, отдала! А яйца оставь себе! По шкорлупкам вижу, что стухли! Мужику твоему такие, а я и в руки не возьму! Все, здорова будь, драгоценная моя! – И Копченка, сметя с прилавка в обширный карман своего фартука смятые бумажки, решительно тронулась к выходу с рынка.

– Эй! Стой! Кудысь! А ну стой, яка лихая! Деньгу отдавай! – отчаянно завопила вслед торговка, но Юлька повернулась к ней с еще более оглушительным воплем:

– Да что же это такое, люди?! Отвяжешься ты, болесть злая, аль нет?! Я у тебя куренка взяла? Взяла! А яйца протухлые не взяла? Нет!!! Так что же ты за них деньги требуешь?! Где это видано, люди добрые, чтобы за оставленный товар плату брали?! Бога побойся, родименькая!

– А за курку-то будешь платить?

– А я разве ж тебе не заплатила?! Десять дала? Дала! Все видели, как давала, не задаром небось! Сдачу с десяти ты мне дала? И все, милая, оставайся с богом!

– Да сколь сдачи-то, бессовестная?! На восемь договаривались!

– Да вот они, восемь, я восемь и взяла! Знаешь что, тетка, всю ты мне уже кровь выпила! Ты цену назвала – я заплатила! Ты сдачи дала – я приняла! Люди, вы видели?! Все до единого видели! Думаешь – ежели цыганка неграмотная, то ее как угодно дурить можно?! Не выйдет, брильянтовая, не получится! Мы тоже свой интерес понимаем, у нас по шатрам детки плачут! А коли тебя жадность заела – так давай вместо восьми в придачу твою тухлятину, так и быть, приму! – Копченка с видом невероятного презрения быстро рассовала по карманам фартука десяток яиц, которые еще лежали на прилавке, схватила за ноги куренка и неспешным шагом пошла прочь из ряда.

Торговка провожала ее ошалелым взглядом и шевелила губами, лихорадочно вспоминая, сколько денег ей дала за куренка эта горластая побирушка, сколько полагалось отсчитать сдачи и не были ли, спаси бог, яйца действительно тухлыми… Но Копченка знала, что тетка вскоре опомнится, и потому, едва оказавшись в соседнем ряду, как могла прибавила шагу. Быстро идти не получалось: огромный живот словно окаменел, и Юлька против воли уже мечтала о том, как бы поскорей вернуться в табор. Куренок для супа, слава богу, теперь есть, а картошкой Копченка разжилась час назад, у входа на рынок, художественно поскользнувшись и свалившись прямо на неразгруженный воз с овощами. У ее котлярской кофты были рукава неимоверной ширины, и в каждый вошло больше полутора десятков мелковатых, но крепких клубней.

Стоял жаркий полдень, страшно хотелось пить, и Юлька, прежде чем возвращаться в табор, решила добраться до фонтана на площади, передохнуть там, напиться, а после этого уж и поворачивать оглобли домой. Глаза после бессонной ночи закрывались сами собой, от жары кружилась голова, пот полз по спине, настроение было отвратительным. Как никогда хотелось повалиться в шатре на перину вниз лицом и – не вставать до второго пришествия.

И вдруг она увидела мужа. Ошибиться Копченка не могла, даже глядя на Митьку со спины: эту сутуловатую фигуру, встрепанную черную голову, неспешную, слегка расхлябанную походку Юлька узнала бы и среди ночи. Мардо, спрятав руки глубоко в карманы потрепанных казацких штанов, шел по рядам, иногда останавливался, посматривал на товар, перебрасывался несколькими словами с торговцами. И, сама не зная зачем, Юлька отправилась за ним. Сверху палило раскаленное добела солнце, горячая пыль обжигала босые ноги, живот с каждым шагом, казалось, делался все тяжелее, но она упорно брела вслед за мужем, вытирая вспотевший лоб и щуря глаза, чтобы не упустить из виду голубую застиранную рубаху.

У Мардо не было в этот день никакого дела на базаре, и в город он ушел только потому, что сидеть в таборе было совсем тошно. Неторопливо бредя по полупустым рядам, он загребал сапогами белую пыль, изредка посматривал на выцветшее от жары небо. Думал о том, что до вечера еще долго и можно спуститься к морю и проспать там между утесами, где попрохладнее, до самых сумерек. А как стемнеет, снова берегом вернуться к ресторану, где будет петь Динка… Проклятая, все кобенится… Не понимает, что всему ее офицерью через месяц-другой крышка, и что тогда? «Будет моя, куда денется. Подождать просто надо».

Вдруг на Митькино плечо опустилась чья-то рука. Мардо вздрогнул. Обернулся. Заискивающе улыбнулся, увидев перед собой штабс-капитана с загорелой веснушчатой, совсем мальчишеской физиономией. Рядом с ним стоял немолодой полковник с весьма удивленным лицом.

– Чего угодно, ваше благородие?

– Надо же – в самом деле он! – Штабс-капитан даже обрадовался, встретившись с Митькой глазами. – Видите, господин полковник, ошибиться я не мог! Что ж, здравствуйте, Прохарин.

В этот миг Митька понял, что пропал. И, наморщив лоб, изумленно заморгал:

– Обознались, что ли, ваша милость? Я ж цыган, таборный… Вон, у лимана второй месяц стоим… Нешто видались с вами когда?

– Нет, брат, я не обознался, – заверил его офицер. – Твою меченую физиономию ни с какой другой не спутаешь. Давно ли в городе, товарищ комиссар? Как дела в Москве?

– Кто комиссар? Я?! – вытаращил глаза Митька. – Ваша милость, да вы, не извольте гневаться, выпимши, что ли? Ваше восходительство, хоть вы помилосердствуйте, скажите ихнему благородию, ведь я сроду ничего такого… Цыган я, просто цыган, господь с вами! Да спросите хоть кого, в таборе спросите!

Полковник Инзовский вопросительно посмотрел на Бардина. Тот, продолжая сжимать Митькино плечо, утвердительно кивнул:

– Господин полковник, теперь я не сомневаюсь. Как только эта сволочь открыла рот, я сразу же узнал голос… Эй, ребята! Казаки! Сюда!

Митька незаметно перевел дух. Подумал о том, что вырваться из рук мальчишки-офицера ему ничего не стоит. А там – дунуть что есть духу за базар, затеряться в узких переулках Нижнего города, и пусть палят вслед, авось господь помилует, не впервой… Но с перекрестка уже бежали казаки. Мардо понял, что последняя возможность упущена. И, не меняя растерянно-несчастного выражения лица, затянул со слезой в голосе:

– Да что же это, боже мой, за такое за наказание… Кабы хоть какую чужую вещию прихватил, а то ж ведь и бублика не взял… Ваше благородие, бога-то побойтесь, мы люди нищие, неграмотные, за что нас хватать-то? Перепутали вы, господа, ей-же богу, всю жисть через свою морду страдаю, а разве я виноват, что она у меня такая бандитская? Да отпустите, не берите греха на душу, у меня ведь дети…