Киран Крамер - Мой граф Страница 6

Но те дни давно миновали. Пиппа дала себе зарок, что никогда не позволит мужчине украсть у нее счастье. Она выйдет замуж только по любви, а это маловероятно, поскольку она живет в маленькой деревушке Пламтри, которая располагается далеко в стороне от проторенного пути.

– Ой, мам, ради Бога, – сказала она, – ты же знаешь по прошлым дням рождения дядюшки Берти, что я не собираюсь выходить за Грегори, как и он не желает жениться на мне. В этот раз у нас будет совершенно обычный обед, и жизнь потечет как прежде – по крайней мере пока мадам Дюпон не позовет меня в Париж.

Мадам Дюпон была старой любовницей дяди Берти. Ее незамужняя дочь скоро отправится на полгода в Италию, и на время ее отсутствия мадам потребуется компаньонка, желательно прекрасно читающая. Она написала Берти и попросила порекомендовать ей кого-нибудь.

– Я не одобряю твою поездку во Францию. – Голос матери был взволнованным. – Тебе гораздо лучше было бы остаться в Девоне и найти мужа. Грегори – идеальный вариант.

Воспоминание о том, как он целовал ее под деревьями в саду Элизы – наказывая, насмехаясь, – заполонило сознание, и она ощутила прилив стыда и гнева.

Зачем она ответила ему? Даже год спустя Пиппа жалела об этом!

Она призвала на помощь терпение.

– Но это же такая блестящая возможность. Мне будет где жить и с кем жить – в приличном доме с уважаемой вдовой. А в выходные я буду совершенствовать свое мастерство в изготовлении сахарных скульптур под руководством великого месье Перро.

– Он и близко не подпустит тебя к своей кухне, – возразила мама. – Ты – женщина, и к тому же леди. Только из мужчин получаются великолепные кондитеры. Ты будешь тосковать по Англии, а когда вернешься, окончательно превратишься в безнадежную старую деву.

Пиппа вздохнула:

– Это шанс, который я не упущу. И у меня есть благословение дядюшки Берти.

– Но как он может поддерживать твою поездку в Париж, если хочет, чтобы ты вышла за Грегори?

– Он не заберет назад свое обещание только потому, что Грегори неожиданно решил вернуться в Англию. – Пиппа усмехнулась. – Подозреваю, что сегодня, поскольку дядя Берти любит нас обоих и обожает драму, он испытает соблазн вмешаться, но пусть говорит и делает что хочет, мне все равно. Что до Грегори, в Лондоне у него будет широкий выбор дебютанток, так что интриги Берти, все всякого сомнения, не произведут желаемого действия. – Она посмотрела на маму с нежностью. – Не забывай, что я, как ты. – Прежняя, хотелось добавить ей. – У меня есть мечты, которым я желаю следовать, да и полгода – не такой большой срок.

Мама резко вздохнула.

– Что ж, поторопись. Грегори ждет. – Она послала Пиппе еще один предостерегающий взгляд и отбыла.

Пиппа медленно обошла стол и посмотрела на свой маленький замок. Теперь, когда приехал Грегори, все выглядело по-другому. Студия казалась больше и светлее, но она чувствовала себя меньше, а ее маленький замок – слабое свидетельство того, что она не сделала ничего значительного в своей жизни.

По крайней мере пока.

Но если она может постичь непредсказуемую, словно погруженную в раздумья, природу Дартмура, которую любит всем сердцем, всей душой; если десять лет терпит эту противную жабу, своего отчима, с его жестокими, отвратительными выходками, то определенно сможет пережить и мамино неодобрение в отношении ее предстоящей поездки в Париж.

Пиппа натужно сглотнула. Она даже сумеет выдержать эту встречу с Грегори.

Одним стремительным движением она смела крошки сахарной муки в руку и бросила их в огонь.

– Ну вот, – обратилась она к маленькой комнате, в которой в этот последний год жили ее мечты, комнате, в которой дядя Берти когда-то давно рисовал свои эскизы, – я и высказала миру все свои самые безумные желания.

Ну, почти все.

Одну мечту она никогда не произносила вслух, хоть Грегори уже и знал, какова она. Он не только увидел ту мечту в альбоме для набросков, но и почувствовал ее вкус у нее на губах, прочел в том, как жадно отвечала она на его поцелуй в саду Элизы.

Пиппа тихо повесила фартук на крючок и начала заплетать волосы. Простым смертным ее не запугать. Пускай прошел год с тех пор, как она в последний раз видела лорда Уэстдейла, но она знает его всю жизнь.

Несмотря на неловкость между ними, Пиппе его бояться нечего.

Маленькое зеркало возле двери заверило ее, что заплетенные волосы выглядят аккуратно и пристойно. Она водрузила на голову тиару, вздернула подбородок и, сделав глубокий вдох, вышла из студии.

Спустя пару нервозных минут Пиппа обогнула темноватый угол и заглянула в гостиную, чтобы украдкой посмотреть на почетного гостя дядюшки Берти, и все ее тело отреагировало приливом жара.

Она была уверена, совершенно уверена, что это воздействие больше не результат девичьих грез о любви. Она убеждала себя, что уже покончила с ними. Жар в ладонях и на лице теперь происходил из смеси смущения, досады и унижения. Он не дал ей возможности объяснить роль, которую она сыграла в той жутко неловкой ситуации с Элизой.

Велико было искушение разозлиться, но гнев всегда рассеивался, когда Пиппа вспоминала глубокое горе и жестокое разочарование в его взгляде в тот момент, когда Грегори захлопнул перед ней дверь бильярдной.

Ох уж этот взгляд. Она увидела в нем целый мир. Во что он верит и во что нет. И что больше не верит в любовь – если вообще когда-нибудь верил. Это было яснее ясного.

В мягком мерцающем свете свечей он был поглощен беседой с дядей и мамой, а Жаба сидел и дулся в углу один.

При взгляде на профиль Грегори Пиппа ощутила нечто большее, чем обычное волнение. Он красив классической красотой, да, но она видела чувственность в его губах, благородство в изгибе высокого умного лба, неизведанные глубины… в нем, в его глазах.

В животе вдруг стало как-то пусто и холодно. Целый долгий год она тосковала по Грегори.

Крайне странное ощущение – не то головокружение, не то удивление – охватило ее и отобрало дыхание. Это было то же тяжелое чувство, что навалилось на нее и ночью, когда она выглянула из своего окна, вспомнила их поцелуй и ей стало так плохо, что пришлось уткнуться лицом в подушку и с минуту дышать гусиными перьями.

Но тут гость увидел ее и встал, чтобы поздороваться.

Пиппа сделала вид, будто и не останавливалась поглазеть на него, и вошла с такой невозмутимостью, которую только смогла изобразить. Боже милостивый, он стал совершенно, абсолютно другим. Не осталось ни малейших следов боли, обиды или уязвимости. Глаза его были темными и непроницаемыми. Не выдавали никаких эмоций.

– Леди Пиппа. – Тон был безупречно сердечным, но, кроме этого, Пиппе в его приветствии ничего распознать не удалось.