Петра Дурст-Беннинг - Дочь стеклодува Страница 68

Вспомнив те суровые времена, Гризельда невольно содрогнулась. Закрыла окно, не преминув выглянуть на улицу, чтобы вдохнуть теплый июньский воздух.

Что нужно Магнусу в Лауше? Почему он не остался там, где жил все это время?

Он всегда был здесь чужим. Строго говоря, то же можно было сказать и о всей их семье, хотя вовсе не потому, что Йозеф не был стеклодувом. В конце концов, никто не сердился ни на пекаря Вебера, ни на госпожу Хубер из мелочной лавки за то, что они не стеклодувы. Жители Лауши нуждались в тех, кто обеспечивал их повседневные потребности. Чужим Йозефа сделал именно его характер. Он ни с кем не дружил, да это и не удивительно. Он вечно всем завидовал и жаловался на жизнь, и в конце концов от него отвернулись даже самые добродушные люди. Да и Магнус был лишь немногим лучше, дети не хотели с ним играть. «Но он и не мог вырасти общительным», – с тоской вздыхала Гризельда.

Она предполагала, что Магнус пошел по стопам отца и тоже стал пьяницей.

Одиночество, означавшее для нее мир и покой, к которым она давно уже привыкла, вдруг нахлынуло на нее ледяной волной. Нет никого, с кем она могла бы поговорить! Соседки не заходили к ней в гости. Какое-то время она думала, что их отношения со старшей дочерью Штайнманна перерастут в нечто вроде дружбы, но, когда Иоганна лишилась работы у Хаймера, стало ясно, что об этом следует забыть. Даже если бы Иоганна осталась в Лауше, у нее вряд ли нашлось бы время для старухи! В конце концов, ей нужно заботиться о сестрах. Мысли Гризельды вернулись к Рут. Что это с ней стряслось, почему она сегодня не вышла на работу? Ах, вообще-то она прекрасно представляла себе, что у Рут за жизнь, и ни капли ей не завидовала! То, что другая женщина совершила такую же глупость, как она, выйдя замуж за пьяницу, – слабое утешение. Богат ты, как Хаймер, или беден, как вдова Грюн, – уже не важно. Все мужчины, которые распускают руки, совершенно одинаковы!

И осознание того, что она наконец-то избавилась от этих мук, вдруг принесло такое облегчение, что Гризельде даже стало стыдно. Она поглядела на свои швейные принадлежности. Может быть, сшить платьице для маленькой Ванды? Или связать жилетку? Рут наверняка обрадуется.

Немного приободрившись, Гризельда встала и подошла к корзинке, чтобы посмотреть, сколько шерсти у нее осталось. Вскоре она так увлеклась своим делом, что впервые за много дней забыла о письме Магнуса. Взяв с самого дна корзинки небольшие клубки темно-синей и зеленой пряжи и крючок, она присела, и тут ее взгляд случайно упал за окно.

На повороте рядом с ее домом показалась тень.

Гризельда всплеснула руками. Сердце ее забилось быстрее.

Магнус?

Нет, это идут два человека. Вдова Грюн прищурилась, чтобы разглядеть их.

Мужчина и женщина. Вот только двигаются они как-то странно.

Почему они так медленно шагают?

Казалось, мужчина поддерживал женщину, а у той ноги словно подкашивались то и дело. Или нужно толковать это иначе? Возможно, женщина просто вдрызг пьяна?

Пальцы Гризельды вцепились в шерсть. Наверное, стоит пойти им навстречу и спросить, не нужна ли им помощь.

Вдова Грюн колебалась. Женщина обмотала голову платком, ее лицо было невозможно разглядеть. Может быть, это воры, мошенники, которые крадутся под покровом ночи?

Гризельда отошла от окна. Теперь ей все стало ясно: женщине нужна помощь, она не может идти. Вероятно, это путешественники, на которых напали по дороге в Зоннеберг.

В следующий миг она бросилась к ним, прочь из дома.

Мужчина был похож на Магнуса. Впрочем, не слишком, однако… Гризельда вдруг остановилась. Но ведь это же…

– Иоганна! – От испуга она закрыла рот ладонью. – Магнус! – Гризельда перекрестилась.

На какой-то жуткий миг время словно застыло, слышались только причитания Иоганны. Гризельда в недоумении смотрела на девушку, а затем вперила взгляд в сына:

– Магнус, ради всего святого, что ты натворил?

Мари сидела у мехов, совсем обессилев от усталости. Она посмотрела на дверь, которую только что закрыла за собой. Может быть, снова подняться наверх, проверить, как там Иоганна? Снова осмотреть синяки и ссадины, покрывавшие все ее тело, обнаружившиеся даже в тех местах, до которых никому не должно быть дела? При мысли об израненной груди Иоганны в душе Мари снова поднялась волна паники. Ничего подобного она никогда прежде не видела. Ей было бы спокойнее, если бы они обратились к доктору, но этого Иоганна ни за что не допустит. Она ведь даже не разрешила Мари позвать Рут! Или, скажем, Петера.

– Только не Петер, он ничего не должен знать. – Каждое слово с трудом срывалось с опухших и окровавленных губ Иоганны.

– Но ведь Петер – наш друг! Он… может помочь, – удивилась Мари.

Только от одного его присутствия ей стало бы легче, но Иоганна яростно трясла головой:

– Он ничего не должен знать.

Мари судорожно сглотнула. Как Иоганна это себе представляет? Ведь Гризельда и ее сын – Мари даже не узнала парня – все видели! Гризельда отвела Мари в сторону и прошептала что-то об изнасиловании – еще до того, как та поняла, что произошло с Иоганной. Уже завтра утром половина жителей деревни узнает о случившемся! Какой позор! Внутри у Мари все сжалось от страха.

Она снова прислушалась. Все тихо. Никто не плачет, никто ее не зовет.

Гризельда предложила остаться на ночь, но Мари отказалась.

– Если я не справлюсь, то позову Рут, – сказала она, а вдова Грюн кивнула.

Когда та ушла, Мари раздела Иоганну и обомлела от ужаса. Они обе плакали молча. Мари знала, что никогда в жизни не забудет увиденного. Она промыла раны сестры отваром ромашки, смазала их целебной мазью, затем надела на Иоганну ночную рубашку из самой мягкой ткани. Взгляд у сестры при этом был отсутствующим, словно мысленно она находилась где-то далеко. Она не стонала, когда Мари прикасалась к ее ранам, а ведь каждое такое прикосновение наверняка было ужасно болезненным. Она терпела все, безвольная, как кукла. Не проронила ни слова, не сказала, кто сделал с ней это, когда и где это случилось. Наконец Мари перестала ее расспрашивать.

Какое-то время она молча сидела у кровати Иоганны и держала сестру за руку, а когда та провалилась в беспокойный сон, спустилась на первый этаж. Мари нужно было немного побыть одной, иначе можно и с ума сойти.

Что за негодяй столь бесчеловечно обошелся с ее сестрой? Этот вопрос все никак не давал ей покоя.

Она беспомощно глядела на инструменты Йооста, которые в последнее время стала считать своими, словно так всегда и было. Как поступил бы на ее месте отец? Позвал бы Петера? Или отнесся бы с уважением к желанию Иоганны, чтобы ему ничего не говорили?

Наверняка ей ужасно стыдно, и проблема в том, что Петер – мужчина. С другой стороны, разве Иоганна сама не говорила, что Петер ей как брат? «Стыдилась бы она брата больше, чем чужого мужчину?» – рассуждала Мари. Ответа на этот вопрос она не знала.