Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина Страница 68

Сняли с чердака старую люльку, нагрели молока для ребенка и — заодно — для няньки, накрыли стол. Расспросы, охи-вздохи, воспоминания…

Всю ночь подруги проговорили. Два года они не виделись и не переписывались и теперь, встретившись в новом качестве, потихоньку преодолевали некоторое отчуждение. Они старательно обходили тему «Бужениново», оставляя ее на неопределенное «потом». Зато встречу с Алексеем, уже рассказанную во всех подробностях родителям за столом, Маша просила повторить снова и снова. Но Ася, только что пережившая большую потерю — смерть бабушки, не могла говорить ни о чем другом. Слишком свежа в памяти была картина пережитого.

Весной восемнадцатого госпиталь свернули, перебросили ближе к фронту. Опустел нижний этаж, флигель, сараи. Все выглядело пустым, разоренным, брошенным. Саввишна бродила по нижнему этажу, ворчала, пытаясь навести подобие порядка.

Софья Аркадьевна Великим постом простудилась, слегла. Ася теперь стала сиделкой бабушки, находилась возле нее неотлучно. Держа в руке высохшую, вдруг ставшую маленькой и легкой ручку старой женщины, она чувствовала, как из этой ручки уходит жизнь, и жалость к бабушке, и сожаление о том, что так мало они были на этом свете вместе, что не довелось познакомиться раньше и окрасить любовью и заботой друг другу дни,

— Бедная моя Тина, — вздыхала старушка и качала головой. И в эти минуты Ася готова была поделиться своей молодостью и здоровьем, лишь бы вдохнуть в нее ускользающую жизнь.

Однажды Асе показалось, что болезнь отступила и Софья Аркадьевна приободрилась. К ней приехал из города хорошо одетый господин, которого она приняла у себя без свидетелей. А когда гость уехал, позвала к себе Асю и велела сесть рядом. Глаза бабушки сосредоточенно блестели. Она велела поднять себе подушки. Устроилась в них, взяла Асю за руку и сказала:

— Я, Тиночка, имение на тебя переписала. Вот документ. Ты здесь живи, жди Алексея. А вернется он, вместе решите, как с домом быть.

— Бабушка! Вы так добры, так добры! Я не знаю, как благодарить вас…

— Как же… добра… Скажешь! — недовольно оборвала ее Софья Аркадьевна. — Добра! Почем ты знаешь о моей-то доброте?

— Ну как же? Вы все готовы отдать, вы…

— Э! Нашла за что хвалить! Я что ж, по-твоему, с собой на тот свет дом-то да мебель потащу? Не надо это там. В тех местах иные богатства ценятся.

— Господь не оставит вас, бабушка. Вы для раненых…

— Много ты понимаешь — для раненых. Э-эх… В молодости, детка, мы успеваем натворить столько суетного зла, что к старости нужно делать много добра. Столько добра, чтобы успеть перекрыть все зло, что по недомыслию либо же из упрямства совершили когда-то. Я ведь, пока старела одна в этом доме, обо всем передумала. Все вспомнила. И вот ведь, как нарочно, вспоминаются не те обиды, что тебе сделали, а именно те, что ты кому-то сделала да и позабыть успела.

— Вы бы, бабушка, не думали о плохом.

— Я вот тебе говорила, что мы с дедом твоим душа в душу прожили. Соврала. Гуляка он был и скандалист. Но дело не в этом. Молодость проскандалили, а как он Богу душу-то отдал, я решила для себя жить. Дочь в дорогой пансион определила, сама — по заграницам. Далеки мы с ней были духовно, я ведать не ведала, что у нее, бедняжки, на сердце. После пансиона Наташа в имении затворилась, про балы и выезды слышать не желала. Когда приехала я однажды из своего путешествия, а она на сносях, со мною чуть удар не сделался. Отца твоего, конечно, я рассчитала и прогнала из дому. Но он в селе остался, кругами ходил. Роды-то трудные оказались, не чета твоим. Когда мне доктор объявил, что дочка-то умерла, я весь свет возненавидела. А в первую очередь твоего отца. Акушерка ребеночка-то обмыла, запеленала, я его у ней из рук выхватила и твоему отцу-то, черному от горя, в руки-то и сую. Делай, мол, с этим теперь, что хочешь!

— Не надо, бабушка! Не вспоминайте! — взмолилась Ася, видя, как у той дрожат пальцы.

— Гнев свой не знала, куда деть. Позже кормилица ребенка-то унесла, я уж и забыла о своих словах-то, в сердцах брошенных. А после похорон-то отец твой из села исчез. Да вместе с тобой!

Софья Аркадьевна помолчала.

— Плохо мне потом было, на поиски посылала. А нет бы — сразу простить. И его оставить, и тебя — себе на радость? Ну хоть перед смертью свиделись. — Софья Аркадьевна улыбнулась Асе и нашла ее руку.

— Бабушка, вы будто уж оставить меня собрались! — покачала головой внучка.

— Хватит, пожила. Теперь ты за меня живи — долго и счастливо. Алексея люби, хороший он человек. Теперь свечи вели Саввишне принести. Пошлите за батюшкой. Смертное мое в комоде, в верхнем ящичке. Гроб готовый на чердаке стоит. Положите меня рядом с Сергеем Павловичем и Наташей, матерью твоей. А теперь ступай, устала я.

Ася вышла из бабушкиной спальни. Отдав распоряжения, пришла в гостиную. Ей захотелось остаться одной. Она прошла в диванную, где ей особенно нравилась нижняя часть оконных переплетов. Туда были вставлены разноцветные стекла — красные, синие, желтые и зеленые. Если смотреть на мир через эти стекла, то и сад, и беседка, и качающиеся березы приобретали волшебный и фантастический характер. Наверняка здесь любила сиживать ее мать. Ася впервые смотрела на этот дом как хозяйка, и он казался ей особенно прекрасным. Впрочем, все в нем говорило о прежних обитателях, о Софье Аркадьевне, о ее отношении к жизни и отзывалось у Аси в душе щемящей грустной мелодией. И она плакала искренне, навзрыд — приходилось терять по-настоящему близкого человека. Жизнь зачем-то свела их, чтобы разлучить. Но это не были слезы отчаяния, скорее — слезы благодарности за встречу.

Сделали, как велела хозяйка, — зажгли несколько восковых свечей, позвали попа. Даже на смертном одре Софья Аркадьевна оставалась распорядительницей — все предусмотрела, обо всем позаботилась.

И утром умерла. Это утро все перевернуло в жизни обитателей имения. Ася рассказывала Маше, а сама в который раз как наяву переживала случившееся.

В утро похорон внизу послышался шум. Будто кто мебель двигал. Сначала не придали значения, подумали — дворник готовит нижнее помещение к выносу гроба. Но вскоре шум шагов и громкие голоса на лестнице заставили думать иначе. Дверь распахнулась, и в проеме показались незнакомые люди. Это были грабители, Ася сразу определила их этим словом. Во взглядах и лицах, в одежде — небрежной, подобранной случайно, с чужого плеча, — во всем проглядывались разбойники. Все, а их было трое, были вооружены. Не найдя чем поживиться внизу, они поднялись наверх. Это все Ася осознала потом. А тогда вторжение нежданных гостей настолько возмутило ее, что она потребовала объяснений.