Елена Арсеньева - Пани царица Страница 73

– Поосторожней лги, отче, – прошипел угрожающе. – А то помнишь…

– Помню, помню, что ты с моим братом и со всеми нами сделал, – отмахнулся Филарет. – Было время, обладал ты жалом язвящим, Гришка Отрепьев, монах расстриженный, беглый, в миру зовомый Юшка Богданов-Нелидов!

Заруцкий мысленно кивнул, получив наконец подтверждение признанию покойной Манюни, которому, честно сказать, не больно-то верил.

– Пред Отцом нашим небесным свидетельствую и беру его порукою! – загремел между тем Филарет трубным гласом, словно пророк библейский, призывающий смерть и пламень на полчища филистимлянские. – Пусть меня поразит Господь, ежели солгу пред ликом его! Подлинный Димитрий убит предательскими руками, а ты не Димитрий. Ты не отрасль благородного царского корени, ты есть обманщик друзей своих и предатель собратьев, убийца родных и кровных своих и доноситель на благодетелей своих, злобный клеветник, изменник и злодей! И пусть меня разразят молнии и громы небесные, ежели в словесах моих есть хоть капля лжи!

Заруцкий невольно вскинул голову к потолку. Вверху было темно: никакие громы и молнии небесные не пронзали своды церковные и не вонзались во владыку. А впрочем, на своем бурном веку Заруцкий слышал столько неправедных клятв, видел столько клятвопреступлений, и ни разу лжецы, призывавшие Господа в поручители, не бывали им наказаны. Так что отсутствие огненных стрел еще ничего не доказывало.

Зато поведение Димитрия доказывало очень многое!

Он зашатался, словно земля вот-вот норовила разверзнуться под его ногами, согнулся, протянул было скрюченные пальцы к горлу митрополита, будто желая вцепиться в его горло, но тотчас отпрянул, прикрылся руками, как если бы глаза Филарета жгли его каленым железом, – и пятясь, опасаясь повернуться спиной к обличителю, выметнулся вон из церкви.

– Да воскреснет Бог, да расточатся врази его! – все тем же полнозвучным голосом произнес Филарет вслед беглецу. – Ныне и присно, и во веки веков, аминь!

Он величаво поглядел на Заруцкого, точно бы дивясь, отчего тот не падает ниц и не колотится лбом в пол в припадке восторга перед бесстрашным владыкою.

Да какое бесстрашие?! Филарет не мог не понимать, что Заруцкий не даст и волосу упасть с его головы. Дело Димитрия проиграно, а именно с ним, с Филаретом, вели разговор послы Сигизмунда. Что ж, Заруцкий не понимает своей выгоды?

Иван Мартынович понимал ее… А еще он понимал, что видит перед собой одного из самых страшных лжецов своего времени. Что Шуйский в сравнении с ним! И даже Димитрий в сравнении с Филаретом – просто мальчик. Самозванец гнался за призраком, в который искренне верил. Служитель Божий не верил ни во что…

Заруцкий повернулся и ушел, не сказав Федору Никитичу Романову, владыке Филарету, митрополиту Ростовскому, ни единого слова. Странно было у него на душе! Немного оставалось до сей поры светлого и сокровенного в душе бесстыдного, жестокого атамана Ивана Заруцкого, однако нынче, пред зрелищем сего библейского лицемерия, рухнул последний оплот его веры. Отныне одна святыня оставалась неизменной в его сердце – Марина.

Зима 1610 года, Калуга

Слух о том, что Тушино бунтует против государя Димитрия, привезли в Калугу казаки. Не донцы, а запорожцы, которые вдруг снялись с места и начали кружить по округе, там грабя, там убивая, словно хищные птицы, которые спешат насытиться, прежде чем двинуться с зимовки на далекий север. Запорожцы, впрочем, двигались не на север, а на запад – навстречу войскам Станислава, примкнуть к которым они решили, бросив тушинского царька на произвол судьбы.

Стефка, как узнала о том, что отряды запорожцев пошли к польскому королю, едва головы не лишилась. Проклинала свою невезучесть: угораздило же именно в эту пору слечь в постель, застудившись у проруби, где они со свекровью полоскали белье. В кои-то веки согласилась помочь матери Егора – и вот на тебе, получила награду, называется! А ведь могла бы уже сейчас мчаться в седле какого-нибудь лихого усача к своим!

Пометавшись и всплакнув, одумалась: а может, еще и не взяли бы запорожцы ее с собой. Или взяли бы – как подстилку на ночь, как игрушку – одну на всех. А потом, натешившись, бросили бы где-нибудь при дороге. Так ведь и пропасть можно!

После всех перенесенных неприятностей Стефка уже успела привыкнуть к спокойной, хоть и унылой жизни в Калуге и даже оценить ее. Нет, она по-прежнему мечтала о перемене своей участи, но хотела, чтобы эта перемена свершилась без тяжких встрясок и передряг. Вот просто так: идет Стефка, скажем, по воду, а рядом останавливается всадник и говорит:

– Ух, какая красавица! Сроду я такой красавицы не видывал!..

Потом берет Стефку в седло – и они тут же оказываются в Польше. Ну совершенно как в сказке!

Самое удивительное, что почти так оно и вышло… Вот именно – почти: ведь в жизни редко все сбывается совершенно как в сказке!

Стефка на досуге решила наведать куму Анну: недавно крестили сына у Егоркиного дружка, и с молодой матерью Стефка неожиданно подружилась. Маленькая, невидная, Анна чем-то напоминала ей Ефросинью. Наверное, незлобивостью, многотерпеливостью своей. Вот чем-чем, а этими свойствами Стефка похвалиться не могла – оттого, верно, и искала их у других людей. Свекровь, которая всегда супилась, когда сношенька богоданная норовила ступить за порог, на дружбу с Анной смотрела очень снисходительно. Поэтому убежала Стефка с легкой душой – конечно, приятней, когда тебе вслед не шипят недовольно, а улыбаются.

Свекровь разбирала кудели для пряжи, а сама между делом наблюдала в окошко, как Стешка выбежала со двора – и тотчас припала к забору, пропуская ватагу всадников, летевших по улице. Свекровь видела только стремительный скок в брызгах развоженного снега.

Конь одного из всадников вдруг осел на задние ноги, но тотчас же выправился и ринулся дальше, нагоняя своих.

Стих вдали топот копыт. Агафья Усова смотрела в окно, выжидая, что Стешка сейчас отойдет от забора и перебежит дорогу. Вон виднеется Аннин дом – ниже по порядку, чуток к оврагу боком съехал. Два шага через дорогу!

Но Стешка от забора не отходила. Агафья ждала, ждала и – вдруг ее словно кнутом хлестнули – догадалась: «А ведь небось стоптали молодку конями!»

Забыв накинуть хотя бы кожушок для тепла, понеслась вон из избы. Выскочила за калитку – нету стоптанной конями Стешки ни под забором, ни в стороне от него. Нигде девка не валяется. Снег до земли копытами выбит, это да, но следов крови на нем не видно.

«Что за притча?! – озадачилась Агафья, убежденная, что не могла проглядеть сноху. – Ничего не пойму! Неужто она уже у Анны?»